Я думала, что электричество в моей голове уже поутихло, но тут оно внезапно оживает и освещает всю меня изнутри. Я знаю, что рядом что-то есть. Что-то маленькое, мелькнувшее на периферии моего зрения. Что-то настолько незначительное, что самое лучшее — просто не обращать на него внимания и надеяться, что оно само исчезнет. Но в этот раз я не могу его игнорировать. Не могу, потому что это вызов. Это знак.
Сейчас случится что-то невероятное.
Глава 4
Ореолы света вокруг уличных фонарей внезапно вспыхивают с грозным треском. Я смотрю наверх и вижу, как звезды танцуют у меня над головой. Они горят ярче, чем огни города, лежащего под ними.
Я срываюсь с того места, где стояла, — не знаю почему, просто срываюсь. Хватаюсь за железные перила, и мне кажется, что мои пальцы проникают сквозь железо, я уже не понимаю, что реально, а что — плод моего воображения. Я двигаюсь, но понятия не имею, зачем и почему. Затем я вижу, нет, чувствую — куда. И это похоже на удар в живот.
Здание. Мамин дом. Его зубчатый контур врезается прямо в ночное небо, окна слепые и непроницаемые, заколоченные досками. Его опоясывает железный сетчатый забор, увешанный охранными предупреждениями. Я представляла его себе совершенно иначе — темным, разрушенным замком с привидениями. Но на самом деле это место больше похоже на какой-то притон.
Узкий переулок отделяет нашу собственность от других домов в ряду, так что дом стоит немного в стороне от всех остальных — точно одинокий часовой на углу. Заставляю сознание сосредоточиться на нем, пока тело двигается к нему, и понимаю, что почти чувствую привкус кирпичной пыли и строительного раствора на языке. До него — всего несколько секунд, но в воображении каждая секунда медленно разрывает меня на части, как будто я оставляю после себя след из крошек сознания.
Вокруг пляшут звенья сетчатого забора, я врезаюсь в них, и мне кажется, что я могу пройти прямо сквозь забор, сквозь асфальт, грязь и даже лежащую под ней глину. Как только я в панике думаю о том, как неплохо было бы найти в заборе дыру и пролезть внутрь, чудесным образом происходит именно это, потому что в следующий миг я кубарем скатываюсь с холма в узкий переулок, врезаюсь в стены и сдираю плечи и локти. А затем земля исчезает, и я, шатаясь и спотыкаясь, протискиваюсь в узкую щель между зданиями и натыкаюсь на крошечный квадратик асфальта прямо перед боковой дверью. Спустя мгновение, которое, по ощущениям, длилось миллион лет, мои колени подгибаются, и я тяжело опускаюсь на землю. Поднимаю голову и смотрю на узкую полоску неба между стенами зданий. Не уверена, реально все это или происходит в моей голове, но в этот момент я вижу, как оно разверзается и из него вырывается пламя. Я чувствую привкус сажи — за секунду до того, как меня накрывает огонь.
Глава 5
Все та же луна.
Эта мысль бегущей строкой проносится перед моими закрытыми глазами.
Не знаю, как долго я была без сознания и что вообще произошло, но, по крайней мере, я рада, что жива. Я прижимаю руки к груди и чувствую, как бьется сердце — быстро, рвано, но все-таки бьется.
Лежу еще секунду и начинаю ощущать холодок бетона под лопатками и ягодицами. Должно быть, я лежу так уже довольно давно. По мере того как дурман рассеивается, я чувствую, как жилы на моей шее начинают протестующе ныть, так неудобно я вывернула голову. Вернуть ее в нормальное положение — это больно, но другого выхода нет. Горошинка, наверное, переживает, куда я пропала. Мне и самой хотелось бы знать.
Может, случившееся — это знак, что мне наконец нужно показаться врачу?
Я очень осторожно и медленно открываю глаза, с усилием приподнимая веки, и ищу взглядом ту самую полоску ночного неба. Какая-то часть меня боится, что, когда я взгляну на него, окажется, что оно-таки поглотило меня, и я увижу не небо, а лежащую внизу сеть бруклинских улочек. Когда я вижу, что небо — там, где ему и положено быть, у меня вырывается вздох облегчения.
Я сажусь, и мне сразу становится легче, а затем прислоняюсь спиной к боковой двери — жду, когда кровь перестанет стучать в ушах и висках.
Если честно, с тех самых пор, как не стало мамы, я в любой момент готова была сломаться. Я помню тот момент, этот жуткий телефонный звонок от папы. Его собственное горе так тяжело наполняло слова, что они казались какими-то неправдоподобными. Тот момент стал своего рода осью, рычагом, на котором с тех пор балансировала моя жизнь. И, может быть, теперь, после просмотра той пленки, я уже не гнусь под тяжестью этой потери, а просто сломалась.
— Мы приносим извинения за технические неполадки, нормальная Луна вскоре вернется в эфир, — шепчу я, и звук собственного голоса действует на меня успокаивающе. По крайней мере, я сама все еще существую.
Я отдыхаю еще минутку и вдруг слышу голоса двух детей, идущих мимо по улице. У них такой сильный акцент, что я не могу понять, на каком языке они говорят. Возможно, на… испанском? Медленно, по мере того как мой взгляд начинает фокусироваться, я наконец замечаю небольшие, но существенные различия между тем, что я видела (или думала, что видела), и тем, чем оно было на самом деле — чем бы оно ни было — до того, как оно меня вырубило. Я могла бы поклясться, что по пути вниз врезалась в гигантские мусорные баки, а теперь их нет. Их место занимает пара старомодных контейнеров слева от меня, переполненных гнильем и всяким мусором, — его едкая вонь терзает мой нос. Кто бы ни забивал эти ящики мусором, он не сильно переживал насчет дальнейшей утилизации. Я отворачиваюсь от вони, и тут на меня снисходит озарение, что стук, который я слышу, исходит не из моей головы, а из маминого дома.
Действительно, по ту сторону ярко-зеленой двери слышен медленный, но устойчивый и ритмичный барабанный стук. По мере того как головокружение сходит на нет, я вижу, что забор, который, как мне казалось, окружает здание, вовсе не здесь, а проулок, заполненный гнетущей темнотой, широко распахнут мне навстречу. Я вглядываюсь в него, и в это время мимо проезжает автомобиль. Он выглядит старым, даже винтажным, таким, какой можно было бы увидеть на вершине холма во время автомобильной погони из телесериала «Старскай и Хатч». Его выхлоп разносится по дороге, стекла на окнах опущены, и голоса парней, сидящих внутри, вырываются изо всех щелей — они кричат и свистят какой-то девушке, которую я видеть не могу.
Я снова оборачиваюсь к зданию и пытаюсь определить место, откуда доносится стук. Первый этаж. Гнев пригвождает меня к месту. Это не их дом, это ее дом!
Выбора нет, придется войти внутрь. Когда я иду к двери, мои конечности кажутся одновременно и слабыми, и налитыми свинцом.
На двери странный латунный молоток в форме львиной головы и ручка, которая раньше, похоже, была на внутренней двери. Дверь не заперта. Сколько бы тетя Стефани ни платила охранной фирме, чтобы за этим местом присматривали, она явно переплачивает.
Две яркие полосы флуоресцентного освещения рассеивают мрак во всех углах того, что, как мне кажется, было мастерской. Я удивлена, что взломщикам удалось подключиться к питанию. Пока я стою там и осматриваюсь, на меня накатывает волна эмоций: мама часто рассказывала нам истории о том, как росла в этом месте и как ее мама в детстве учила ее работать на швейной машинке, точно так же, как она сама учила меня в том же возрасте.
