— Вы видели, как познакомились мама и папа? Это было в бургерной «White Castle», не так ли? Там как раз закончились съемки фильма, — уточняет Горошинка, возвращая Мишель в настоящее, к нам.
— Конечно. Это была настоящая любовная история! — Мишель расцветает улыбкой, довольная, что ей удалось вспомнить хоть что-то хорошее. — Я чертовски им завидовала. Это было даже лучше, чем в кино. Ваш папа фотографировал актеров, съемочную площадку и сцены. А на улицах все время ошивалась молодежь, вокруг было полно подростков. И вот в его объектив угодила Рисс. Она этого не заметила, но я-то увидела. Потому что он вдруг замер, опустил камеру и уставился на нее. А потом она оглянулась — и бам! Так все и случилось. Теперь совсем другое время, но я мечтала о свадьбе с тех пор, как была совсем еще маленькой девочкой. Мечтала о том, как встречу Того Самого. И никого из нас не удивило, что Рисс встретила его первой и первая же уехала.
— А не было никого из этой церкви, кто тоже исчез в ту ночь? — Я стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно более непринужденно. — Какой-нибудь священник?
— Да, правда, отец Фрэнк… — Мишель закусывает губу. Ее брови озабоченно сдвигаются. — Был момент, когда люди начали думать, что они сбежали вместе. Можете себе такое представить?! Но я-то лучше знала, ведь я дружила с ней. Когда мы все еще и подумать не могли о том, чтобы пересечь мост и побывать на Манхэттене, она уже тайно сделала себе паспорт — это было даже до знакомства с Генри. Рисс родилась с шилом в одном месте, ей хотелось повидать мир и показать этому миру себя. Я всегда думала, что в конце концов она сделает нечто важное. Что-то такое, о чем мы все однажды услышим и чему ни капельки не удивимся.
— Так вы работаете здесь? — спрашиваю я. — Я не знала, что женщин допускают к работе в католической церкви.
— Конечно допускают, сейчас же не Средние века, — улыбается Мишель. — Я ризничий. Это что-то вроде церковного офис-менеджера и историка в одном флаконе. В нашем ведении приход и тысяча двести душ.
— А кто-нибудь знает, что случилось с отцом Фрэнком?
Выражение лица Мишель самую малость меняется, она откидывается на спинку кресла и как будто слегка закрывается.
— Все, что я могу сказать, так это то, что он был очень привлекательным мужчиной, и многие женщины в приходе частенько строили ему глазки во время причастия. Он был хорошим священником, при нем приход расцветал. И все же он был мужчиной, а мужчины часто совершают ошибки. Я думаю, он просто слишком сблизился не с той женщиной. Бей-Ридж может стать очень опасным местом, если будешь путаться не с тем, с кем надо, это касается и священника. Думаю, ему пришлось бежать из города, причем как можно быстрее. Похоже, мы никогда не узнаем правду.
И тут ее голос начинает отделяться, а когда я перевожу взгляд на Горошинку, она выглядит размытой. Мы сидим рядом, наши руки соприкасаются, но я понимаю, что она уже вне досягаемости.
— Простите, мне нужно…
Как же трудно говорить… Надеюсь, они поняли, о чем я. Горошинка встревоженно смотрит на меня, но я встряхиваю головой в надежде, что это сможет убедить ее не пытаться следовать за мной.
Я выхожу в холл, прислоняюсь к стене и, согнувшись, упираюсь ладонями в колени. Чувствую едкий, кислый привкус во рту и пытаюсь сфокусироваться на носках своих кедов.
В этот момент мои ноги проваливаются сквозь виниловый пол и окунаются в пространство. Воздух вокруг густеет и твердеет. Я глотаю его и задыхаюсь, чувствую, как он заполняет мое горло и легкие, жую его, и он застревает между зубами, точно сахарная вата. Я закрываю глаза и просто жду.
Когда я их открываю, коридор выглядит точно так же. Он пустой и тихий, если не считать приглушенных голосов за закрытыми дверями. Легкое колебание, навеянное жарой и эмоциями, тает. Чувствуя одновременно и разочарование, и облегчение, я открываю дверь в кабинет.
— Простите, я просто… — Я застываю. За столом сидит мужчина. Ему около пятидесяти лет. Очки в толстой черной оправе. Серебристые волосы зачесаны назад.
— Кто вы?
— Простите, ошиблась дверью, — говорю я, отступаю назад, закрываю за собой дверь, прислоняюсь к стене и делаю несколько глубоких вздохов. В этот раз все произошло быстро. Быстрее, чем раньше. Либо я осваиваю переход, либо он освоил меня и счищает с меня слой за слоем, пока я наконец не смогу проходить сквозь стены.
Я прохожу чуть дальше по коридору, останавливаюсь в нерешительности перед тихой на вид комнатой и стучусь. Ответа нет. Я вхожу, закрываю за собой дверь, пытаюсь восстановить дыхание и успокоиться. Итак, я здесь, в самом сердце того места, где жил и работал Фрэнк Делани в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году.
И он, скорее всего, сейчас находится где-то тут.
Глава 31
Как только я понимаю, насколько близко оказалась к своей цели, мужество подводит меня. На меня накатывает внезапное желание удрать и оказаться как можно дальше от этого человека, и как можно скорее. Мысль о том, что я вот-вот увижу его и вынуждена буду признать тот факт, что он на самом деле существует, приводит меня в ужас. Я иду по застекленному переходу в поисках тихого, безопасного укрытия, где можно будет спокойно все обдумать. Кровь стучит у меня в ушах. О чем я только думала? Я что, и правда считала, что спасу всех, если просто заявлюсь к нему и потребую, чтобы он держался подальше от моей матери? Или скажу все это ей? Мне что, толкнуть его под машину, чтобы спасти всех? Возможно, к тому моменту мне будет уже наплевать, может, я даже ничего не почувствую, потому что меня уже почти не будет, и я верну Вселенной ту энергию, которую она потратила, создавая меня.
Я вообразила, что смогу быть такой же холодной и бессердечной, как он. Но я вовсе не ангел отмщения. Во всей этой драме, пьесе на века, я просто потерявшаяся девочка. Дочь, которая никогда не знала своего настоящего отца и тоскует по нему не меньше, чем ненавидит его.
Да, мысль о том, чтобы столкнуться с ним лицом к лицу, пугает меня до тошноты, и в то же время я хочу узнать его. Я уже запустила цепочку событий, которые навсегда вычеркнут меня из этой реальности. Но мои чувства от этого не стали меньше. Наоборот, они стали больше: я чувствую в себе больше любви, больше жизни, больше всего.
И это больно.
Замка, на котором Мишель набирала код, нет, и путь мне ничто не преграждает. Я толкаю дверь и возвращаюсь в церковь.
В нос бьет едкий запах ладана. Какой-то мужчина нараспев читает на латыни, а скудная паства повторяет за ним. Я не решаюсь взглянуть, чтобы узнать, не он ли это поет.
Тошнота накатывает волной, и я изо всех сил пытаюсь побороть ее. Я не хочу смотреть на него, видеть его, слышать, и в то же время… если я прямо сейчас обернусь, то смогу увидеть лицо человека, часть которого живет и во мне. Я дрожу с головы до пят, не свожу глаз с двери, ведущей на улицу, и иду так быстро и спокойно, как только могу. Мне страшно, что я увязну в повторяющихся псалмах, как муха в капле жидкого янтаря.