Пока Горошинка расплачивается за такси, я подношу камеру к глазам и пытаюсь воспроизвести один снимок из папиных альбомов. Раньше я частенько его разглядывала.
Тогда это заброшенное здание было аккуратным и красивым, гордым и дисциплинированным — это проявлялось даже в том, как аккуратно цветы герани торчали из горшков. Теперь же пансионат миссис Финкл выглядит уставшим и сгорбленным. Некогда чистая бело-голубая краска на стенах местами отслоилась и потрескалась, голубой превратился в серый, а белый пожелтел, точно зубы курильщика. Но, несмотря на это, в воздухе витает любовь — этот дом все еще кто-то любит. Я опускаю камеру, и внезапно в кадр попадает то, чего нет на папиной оригинальной фотографии, — статуя Девы Марии. Она кособоко стоит на подоконнике у двери. Краска на ней почти полностью выцвела, благостно сомкнутые руки потрескались и побились, а глаза побелели и ослепли. В объективе или вне объектива, кажется, она вполне реальна.
— Луна и Горошинка, верно?
Не кто иной, как миссис Финкл, распахивает перед нами парадную дверь и вылетает на верхние ступеньки. Я ожидала увидеть домашний халат и бигуди, но ошиблась. Миссис Финкл — поистине элегантная дама. Похоже, она когда-то была блондинкой. Ее волосы все еще блестят, но теперь они совсем седые и она закалывает их за ухом. На ней белая рубашка и легкие джинсовые капри, она скорее Лорен Бэколл
[1], чем миссис Финкл, — и эта мысль вызывает у меня улыбку. Мне нравится ошибаться. Ошибки ведут к чему-то более интересному, чем чувство собственной правоты.
— Здравствуйте, — говорю я в ответ. — Мы — Луна и Горошинка Сенклер.
— Ну наконец-то! — Она легонько и с удовольствием хлопает в ладоши, сбегает со ступенек, подлетает ко мне и обнимает так крепко, что камера впивается мне в грудь. — Дай же мне посмотреть на тебя!
Миссис Финкл отступает, удерживая меня за плечи, и ее ореховые глаза внимательно изучают мое лицо.
— Ох, я вижу ее в тебе, в самом деле вижу! У тебя ее нос и ее уши, а эти волосы… Знаешь, когда твоя мама уехала, я уже не думала, что когда-нибудь снова ее увижу, но вот же она, в тебе, ох, да и в тебе тоже!
Она отступает от меня и с не меньшим энтузиазмом заключает в объятия Горошинку. Я ловлю себя на мысли, что уже люблю эту женщину. Люблю за то, что она ничего не сказала про мои голубые глаза и не стала гадать, от кого я их унаследовала. Но больше всего — за то, что, по ее словам, я похожа на свою красавицу мать.
— А у тебя такая же безумная прическа, как и у твоего папы, — продолжает миссис Финкл, с нежной улыбкой разглядывая облачко кудряшек вокруг головы Горошинки. Они должны были быть темными, как у меня, но она сделала все возможное, чтобы вытравить из них весь цвет. — Но я вижу ее в тебе тоже! Марисса Люпо всегда ходила высоко подняв голову. Ее подбородок всегда был чуть выше, чем у всех остальных людей. И твой тоже!
— Правда? — Рука Горошинки взлетает к подбородку, она улыбается. — Клево!
— Так, ну что же мы стоим? Заходите, заходите! Ну и жара!
Горошинка подхватывает свою сумку и устремляется за миссис Финкл — по тщательно выметенным ступенькам, мимо Девы Марии.
— В этом году просто нечем дышать, такого кошмара не было с тех пор, как… что ж, я предполагаю, с того самого года, когда сюда приехали все эти киноделы и ваш папа. Да уж, жара тысяча девятьсот семьдесят седьмого… что был за год!
Чувствую легкий спазм в голове — это всегда первый признак того, что должно что-то случиться. А затем понимаю, что за мной кто-то наблюдает, ощущаю, как чей-то взгляд скользит по моей коже. Я могла бы отвернуться, просто войти внутрь и проигнорировать зуд, но это не выход. Есть только один способ отделаться от галлюцинации — посмотреть на нее. И когда Горошинка поднимается следом за миссис Финкл, я оборачиваюсь и смотрю. Обыскиваю взглядом пустую улицу. В конце дороги в ореоле желтого солнечного света вижу молодую женщину. Она смотрит прямо на меня. Свет плещется и пляшет, она расплывается и тает. Я вижу ее всего долю секунды, а затем она исчезает, и на ее месте видно лишь холодную голубую тень. Я жмурюсь и чувствую, как в голове все плывет, а колени подкашиваются. Чувствую себя так, словно кто-то прошелся по моей могиле. Мама часто так говорила. Я поднимаю камеру и смотрю в объектив на то же место, но улица уже опустела.
Сосредоточься. Сосредоточься на том, что есть здесь и сейчас.
— Луна, что ты там делаешь? — нетерпеливо зовет меня Горошинка. Я знаю, что это код. Это означает: «Ну-ка быстро иди сюда и спаси меня, я не знаю, о чем говорить с этой теткой!» Последний взгляд на пустой тротуар, и я поднимаюсь вслед за ней по ступенькам.
Наша квартирка располагается на последнем этаже. Граница между территорией самой миссис Финкл и владениями ее гостей четко отмечена чередой фотографий в рамках — там, где заканчивается она и начинается чистая, выкрашенная в белый цвет лестница. Квартирка яркая и светлая: одна маленькая спальня, ванная и гостиная на все случаи жизни с раскладным диваном и мини-кухней.
— Полагаю, ваш отец упоминал, что я и раньше сдавала жилье, — говорит миссис Финкл. — Две комнатки и одна ванная, вполне уютно. — Она мило улыбается. — Но теперь людям хочется большего. Обычно у меня не останавливаются туристы, потому что туристы не приезжают в Бей-Ридж. Чаще всего у меня снимают комнаты молодые люди, которым нужно дешевое жилье и в таком месте, откуда легко добираться до работы. Я была так рада, когда вы позвонили. Моя последняя постоялица съехалась со своим бойфрендом, и я уже собиралась развешивать объявления. Чувствую руку судьбы в том, что у меня будут жить девочки Мариссы и Генри. Я так любила их обоих.
— Папа всегда очень хорошо о вас отзывался, — говорит Горошинка, и это чистая правда, хоть она и не упоминает папины мелодраматичные истории о том, как миссис Финкл влюбилась в юношу, который снимал у нее жилье, и соблазнила его с ловкостью истинно роковой дамы. — Единственное, о чем он жалеет, — это то, что не смог увидеть вас лично. Думаю, он, после того как всю жизнь носился по земному шару, снимая великих и прекрасных мира сего, рад наконец-то просто побыть дома, посидеть в своем саду и поболтать со шмелями.
— Я так расстроилась, когда узнала о вашей маме. И что не увижу Генри снова, — говорит миссис Финкл с загадочной улыбкой. — Это было веселое время! Съемочная команда, актеры, съемочный процесс… Да уж, в тот год на Бей-Ридж просыпалась щепотка звездной пыли! И мне так нравилось чувствовать себя частичкой всего этого. Знаете, однажды в мой дом чуть было не заявился Траволта!
— Правда? — На лице Горошинки расползается широкая улыбка. Ее любовь к объекту самого первого крупного фотографического проекта папы просто не знает границ. Было время, когда стены ее квартиры сплошь покрывали копии в рамках всех папиных снимков с площадки «Лихорадки субботнего вечера». — И он остался здесь?
