И какая-то часть меня очень хочет вновь почувствовать дрожь по всему телу, ощутить, как земля вздрагивает и ускользает из-под ног, и все остальное, что происходило со мной прежде, но в данный момент Бей-Ридж выглядит крепким, надежным и решительно реальным.
Пару минут я вожусь с ключами, пытаясь отпереть ворота, еще минуту стою у распахнутой зеленой двери с облупившейся, вздувшейся краской. Я смотрю вверх, окидывая взглядом массивное тело здания, и меня захлестывает ужас. Нет, я вовсе не боюсь увидеть Рисс, я очень-очень хочу этого. И дело даже не в том, что всякий раз, когда я оказываюсь в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году, он оставляет на мне крошечный шрам, откусывает от меня кусочек меня самой. Все дело в том, что здесь произошло, в тот черный час, который наступил через четыре дня после этого тридцать лет назад. Тот самый час, который превратил этот вполне счастливый дом в мрачные рассыпающиеся руины. Все мгновения времени могут одновременно проплывать мимо с двух сторон, но этот момент кажется мне застывшим, моей черной звездой, черной дырой, засасывающей все, что имеет наглость подобраться достаточно близко, разрушает все, с чем сталкивается. Я чувствую это. Чувствую, как этот момент повторяется снова и снова, и каждый раз черная плесень взбирается по стенам этого дома чуть выше, тени становятся глубже, а трещины — шире.
Я неосознанно делаю шаг назад. Ловлю себя на том, что пячусь и вжимаюсь спиной в забор. Мои пятки упираются в него, грубая поверхность впивается в кожу сквозь футболку. Я не хочу возвращаться сюда теперь, когда он выглядит так, я боюсь. Я хочу вернуться в тот дом, счастливый, где были смех, музыка и календари с Элвисом Пресли, — до того, как в него закрался этот тлетворный мрак. Мне нужно найти способ вернуться туда и все изменить.
Но просто стоя и пялясь на дверь, я этого не сделаю.
Просто торчать здесь тоже недостаточно. Должен быть способ вытянуть из временно`го потока нить, заарканить то, прошедшее лето и втащить его в настоящее.
Я бездумно начинаю напевать себе под нос. Сначала это просто бормотание, но с каждым мгновением оно становится все мелодичнее. Я пою «Love Train»
[8] — да, это то, что нужно, одна из любимейших маминых песен, та, которая наверняка могла поднять ее из кресла или оторвать от камеры и заставить пуститься в пляс — чаще всего со мной и Горошинкой в придачу. Закрыв глаза, я напряженно прислушиваюсь к этому воспоминанию, чужому, но все же я, пока неподвижна и бесшумна, слышу эту песню. Притопываю ногой и думаю о маме, о том, какой она была в те редкие солнечные минуты, когда нечто нежно ею любимое вытаскивало ее из раковины, почти буквально. Или как мы с Горошинкой кружились вокруг нее, точно две луны, купаясь в теплых лучах ее радости.
В то время как я пою и представляю ее, в моей голове начинают звучать голоса из группы, и на меня как будто опускается огромная тяжесть. Она проходит сквозь меня, с головы до ног. Такое чувство, что еще немного — и я рухну под ее весом. Я делаю шаг вперед и чувствую, как мое тело прибивает обратно к забору. И я уже жду удара, но его не происходит, потому что забора больше нет.
Я падаю прямо на дорогу. Машина резко сворачивает, сигналит и проносится мимо меня. Я выползаю снова на тротуар и жду, пока мир вокруг перестанет раскачиваться. У меня во рту привкус крови.
— Ты в порядке? — Это та самая кудрявая девчонка, которую я встретила на вечеринке Рисс. Мишель, юная и румяная. Получилось. — Эй?
— Да, я не знаю, что случилось. Споткнулась, кажется, — говорю я. По улице проносится звук песни «O’Jays», и я оборачиваюсь ему вслед.
— Идем. — Мишель подхватывает меня под руку. — Мистера Люпо нет, мы хотим включать радио погромче и повеселиться, пока есть возможность. Только девочки.
— Если только я не помешаю. — Не знаю, почему я говорю это, что я буду делать, если она внезапно решит, что я навязываюсь, и передумает?
— Не-а, идем! Рисс надеялась, что мы еще разок потусим с тобой.
Мой желудок нервно сжимается, у меня такое чувство, будто это мой первый день в школе. Буду ли я по-прежнему нравиться ей?
Есть что-то почти праздничное в том, как Мишель распахивает зеленую дверь, которая до этого была приоткрыта и подперта кирпичом, чтобы впустить внутрь немного солнца и свежего воздуха.
— Смотрите, кого я подобрала на улице!
Мишель подталкивает меня вперед. Меня захлестывает смущение, а сердце замирает, прежде чем я набираюсь мужества и смотрю на нее. Как все это странно! Как странно то, что я скучала по ней, по моей маме, этой незнакомке, женщине, которую я едва знаю и ради спасения которой сделаю что угодно.
— Луна! Ты вернулась! — Рисс спрыгивает с кресла у швейной машинки, подлетает ко мне и обнимает. — Я все время думала о тебе с той ночи. Я все никак не могла понять почему, но что-то просто сводило меня с ума, а потом, часа в два ночи, до меня наконец дошло. Так, где же…
Интересно, что она ищет? Справочник путешественника во времени или фотографию своей мамы, которая выглядит точь-в-точь как я?
— Хочешь «Seven-Up»? — Стефани предлагает мне бутылку, и я с благодарностью ее принимаю. Я уже заметила, что прыжки из настоящего в прошлое и обратно выжимают тебя как губку. Ужасно хочется чего-нибудь с сахаром, и этот напиток кажется мне самым вкусным в жизни.
— Как взбредет что-то в голову, так она начинает носиться с этим, как собака с косточкой, — говорит Стефани, положив руку мне на плечо и наклонив голову. — Ты ей нравишься. А когда ей кто-то нравится, она ныряет в это чувство с головой. Тут же хочет узнать человека всего и сразу.
— Она мне тоже нравится, — отзываюсь я. — Вы все нравитесь.
— Я тебя совсем не знаю, — говорит Стефани, глядя, как Рисс лихорадочно листает модные журналы и бросает их Мишель и Линде, и те тоже начинают их листать. — Я не завожу друзей так легко, как Рисс. Мне нужно больше времени.
— Это хорошая политика, — говорю я, и, похоже, слова, которые я выбрала, ее задевают. — Но, видишь ли, я больше похожа на нее, ты мне нравишься. Все вы нравитесь. Я просто хочу побыть здесь немного… то есть… серьезно, как я могу тебе навредить?
— Не очень сильно, похоже. — Стефани оглядывает меня с головы до ног. — Думаю, ты ничего.
— Вот, нашла! — Рисс поднимает журнал «Vogue». — Это апрельский выпуск, и я просто ужас как хотела сшить это на кого-нибудь, а тут ты! У тебя чистая кожа и темные волосы, ты в нем будешь просто отпад, секси-Белоснежка!
Я беру журнал и смотрю на разворот. На нем изображена Фарра Фосетт
[9]. Золотисто-медовая кожа, идеальные, вьющиеся белокурые волосы. На ней платье от Ива Сен-Лорана. Облегающий верх, шнуровка спереди немного расслаблена, приоткрывая полоску смуглой кожи, покрытой ожерельем в виде золотых монет.
