— Я этого и не говорила, но, возможно, ты начнешь считать тупицей меня, если я объясню, что имела в виду.
— Я хочу есть, — говорит Горошинка, разглядывая булочную. — Можешь купить мне пончик и извиниться за то, что была такой сучкой.
Мы стоим в очереди в булочную. Не разговариваем. Горошинка нетерпеливо притопывает ногой и каждые три минуты поглядывает на часы, словно мы куда-то опаздываем. А я пытаюсь подобрать слова для своего откровения о том, что верю, будто каким-то образом могу путешествовать во времени и спасти нашу мать. И по-хорошему это точно не выйдет.
— Слушаю вас, — говорит пожилой грузный мужчина за стойкой, не глядя на меня.
— Два пончика, пожалуйста, — говорю я.
— Четыре, четыре пончика! — перебивает Горошинка из-за моего плеча. — С джемом!
— С джемом? — Он поднимает глаза, и у меня перехватывает дыхание. Он теперь старше. Гораздо полнее. Его лицо покрыто румянцем и досадой, но я все равно узнаю` эти глаза, пусть они немного поблекли и теперь похожи скорее на морские водоросли, чем на бутылочное стекло. Но все же в них еще теплятся искорки, и когда он улыбается, у меня все сжимается. Это он. Это Майкл!
Несколько долгих мгновений он неотрывно смотрит на меня, и я ловлю себя на том, что наклоняюсь вперед — самую чуточку.
— Желе, она имела в виду желе, — говорю я, чувствуя, как румянец растекается по лицу, и опускаю взгляд. Почему этот полный пятидесятилетний мужчина заставил мое сердце биться чаще? Почему я не говорю с ним о маме? Почему не спрашиваю о Делани? Именно эти вопросы должны были в первую очередь прийти мне на ум, но не пришли. Первое, о чем я подумала: помнит ли он меня?
— Вы напоминаете мне кое-кого, — говорит он, когда я снова поднимаю ресницы. — Девушку, которую я встретил однажды, давным-давно.
Он слабо усмехается, и я вижу проблеск. Вижу мальчишку, с которым бежала по темным улицам Бей-Ридж, — одновременно и вчера, и целых тридцать лет назад.
— Правда? И что с ней случилось?
— Я встретил ее всего один раз и больше никогда не видел, — отвечает он. — Хотя так и не смог ее забыть. Что-то в ней меня задело. С тех пор я неравнодушен к британскому акценту и кедам «Converse».
Время замирает, когда мы смотрим друг на друга, и я знаю, знаю, что он уже видел меня раньше, как и я его. Я видела его в самом расцвете сил. И еще я знаю, что если пойму, как это работает, то смогу подчинить себе время.
— Мисс, вы уходите или решили тут поселиться? — окликает меня кто-то сзади. Я забираю пончики и ухожу.
— Так, и что это сейчас было? — спрашивает Горошинка, когда мы снова выходим на залитую солнцем улицу. — Я не видела, чтобы ты так пялилась на мужика с тех пор, как… Да я вообще не припомню, чтобы ты смотрела на мужика вот так! Тем более если он выглядит как Гомер Симпсон.
— Я не на него пялилась, а на пончики, — отшучиваюсь я, глядя сквозь витрину на склоненную голову Майкла.
— Ладно, а теперь давай пройдемся, — говорит Горошинка. — И мне плевать, хочешь ты того или нет, я выговорю из тебя все это.
И вот она говорит, говорит и говорит, и я слышу большинство из ее слов, к некоторым даже прислушиваюсь, но на самом деле думаю только о том, как бы мне вернуться туда. Вернуться к Рисс, предупредить ее, спасти и изменить для нее все. И пока Горошинка рассуждает о стратегии борьбы со всем этим, о психотерапии и внимании, я даже на минутку не могу позволить себе поверить, что все, что я вижу, лишь очередное свидетельство и симптом того, что мой мозг разрушается. Понимаете? Я просто не могу. Потому что, если я себе это позволю, выходит, все, о чем говорит Горошинка, — правда. Все, чего я боюсь. Если это заболевание и созданная им альтернативная реальность пожирает мой рассудок, значит, мне предстоит потерять все, что я люблю: мою работу и жизнь, которую я знаю.
А еще это значит, что все, каждое слово, каждая ужасная вещь, которую мама описала в своих фильмах, тоже правда. И более того — всегда будет правдой. Каждую секунду, всегда. Это всегда будет частью ее жизни и моей.
А я не могу позволить, чтобы это случилось.
И не позволю.
Глава 21
— Я выйду ненадолго, — говорю я, прихватив камеру. После того как мы с Горошинкой вернулись с прогулки, я поправила ремень на камере. Мне нравилось снова чувствовать ее вес у себя на шее — все равно что папина рука на плече. От меня не ускользнуло то, что, хоть Горошинка и звонила ему, я не говорила с папой с тех пор, как мы уехали. Я не знала, как можно будет поговорить с ним и не рассказать обо всем, что случилось, да и время неподходящее, пока нет. Горошинка права — это не то, о чем он должен узнать по телефону.
— Погоди, я с тобой! — Горошинка предпринимает титаническое усилие, чтобы встать с дивана, и я молча возношу Вселенной благодарность за сандалии, которые она носила весь день и которые в кровь растерли ей пятки.
— Мне просто нужно немного побыть одной, — неуверенно говорю я. — Совсем немного. Одной.
Она не знает, что в заднем кармане у меня лежат ключи от маминого дома.
— Понятно. О’кей. — Она явно изо всех сил старается не обижаться. — И?
— И когда я вернусь, мы поужинаем, а потом сможем сходить и посмотреть на итальянское здание, находящееся выше по улице. Выглядело оно неплохо.
— А… мы будем смотреть новый мамин фильм?
— Думаю, мы должны, — говорю я. — Чем больше мы их посмотрим, тем больше узнаем о ней.
— Луна? — Горошинка переворачивается на софе и тянется к моей руке. — Если бы была даже крошечная возможность, что ты идешь на этот гигантский мост над дорогой и хочешь сброситься вниз, ты бы сказала мне об этом, правда?
— На мост Верразано пускают только транспорт, — откликаюсь я. — И нет, такой возможности нет. И не будет, обещаю.
— Хорошо, потому что без тебя я не справлюсь. О’кей, забудь все это дерьмо, что я наплела, что всегда буду рядом и бла-бла-бла… Это ты нужна мне рядом — всегда, двадцать четыре часа семь дней в неделю.
— И так и будет, пока я жива, — говорю я. — Скоро я буду в твоем распоряжении. Я позвоню.
— Немного драматично, но так уж и быть — я купилась.
Горошинка выпускает мои пальцы и снова возвращается к этюднику, который заполняла набросками всего, что возникало у нее в голове на протяжении дня.
Я бросаю на нее еще один взгляд, прежде чем закрыть за собой дверь в нашу квартирку. А затем выхожу на улицу — бросить еще один камень в реку времени и проверить, как оставленные им круги изменят этот мир.
Глава 22
Я стою через улицу от здания, которое некогда было «Швейной мастерской Люпо», и не могу оторвать от него взгляд. Оно смотрит на меня при свете раннего вечернего солнца всеми своими темными окнами. Все проходят мимо него: люди, спешащие с работы домой; дети с мячиками под мышкой, бегущие в парк; старик, пьющий на ходу пиво прямо из бутылки. Они лишь мимолетно глядят на дом — и все. Они настолько привыкли к этому зданию и к тому, что оно постепенно разлагается и рассыхается за строительными досками и колючей проволокой, что перестали его замечать. Но оно по-прежнему видит их. Оно видит меня.
