— Но мы проводили инспекции каждые несколько месяцев, — вставляет мистер Грин. — Последний раз, если верить учетным записям, это было пару недель назад, когда Стефани сказала, что вы собираетесь приехать. Она хотела провести опись.
— Значит, никаких страшных тайн или сюрпризов? — спрашивает Горошинка.
— Нет, если не считать пауков и крыс. Возможно.
— Боже… — Смех Горошинки вспыхивает, точно луч света в темной аллее.
— Вот ключи и фонарики, они вам понадобятся. — Мистер Грин протягивает нам все это на ладонях, словно вручает подарки, и Горошинка принимает их.
— У вас есть доступ на время вашего визита, — говорит мистер Джиллеспи. — Если вам понадобится помощь, любая помощь, вы знаете, где меня найти. Уверены, что не хотите, чтобы коробка побыла у меня, пока вы закончите?
— Нет, но за предложение спасибо. — Мы обмениваемся кивками и ждем, казалось бы, целую вечность, пока двое мужчин дойдут до конца переулка и свернут за угол.
— Луна… — Горошинка смотрит на меня. — Эта коробка с вещами. Она от мамы. Какого черта?
— Знаю, — говорю я. — Давай решать проблемы постепенно. Может, войдем?
Горошинка смотрит на дверь долгим тяжелым взглядом и кивает.
— Назад пути нет.
Глава 14
Как только мы заходим внутрь, дверь с мягким глухим стуком закрывается, и нас поглощает тьма. Я стою неподвижно и жду, пока в темноте начнут проступать окружающие нас предметы. Вперемешку с запахом пыли и плесени во мрак легким сиропом проливается свет из щелей под дверью и вокруг крошечного заколоченного окна. Несмотря на то, что сказал мистер Грин, Горошинка пытается нащупать выключатель.
— Фонарики, — напоминаю ей я, высматривая путь к месту, где стоял стол для выкроек. Адреналин шипит и покалывает в кончиках пальцев. Я точно знаю, где находится этот стол, но стою и не двигаюсь в ожидании электрического импульса, который управляет этими загадочными событиями. Уверена, сильное чувство дежавю — всего лишь очередная шутка моего сознания. Но ничего не происходит.
Это просто темная пыльная комната.
Я опускаю коробку на пол и сдвигаю чуть в сторону по толстому ковру из пыли и мелкого мусора.
— Ох, точно. — Горошинка передает мне фонарик, и два ярких луча проносятся по комнате и ослепляют меня, прежде чем снова исчезнуть.
— Направь фонарик на что-нибудь дельное, — жалуюсь я, прикрывая глаза, когда она снова направляет его луч на мое лицо.
— На что, например? — вежливо интересуется Горошинка.
— На вещи, а не на меня! Иди сюда и встань рядом, мы можем работать как единая схема.
— Ты просто нечто! — Из-за теней, которые отбрасывает фонарик, улыбка Горошинки кажется еще больше. — Все должно быть организованно. Научный подход во всем.
— Не во всем, а только в том, что важно! В любом случае хотя бы раз сделай, что я говорю!
— Или что, ты прервешь эксперимент?
Тем не менее Горошинка пробирается сквозь кучи мусора и куски обвалившегося потолка и подходит ко мне.
Мы двигаемся по комнате слева направо, дюйм за дюймом освещая комнату. По мере того как лучики желтого света пробираются сквозь пыль и прах, я вижу проблески того, что, как я и так знала, здесь будет. И каждое такое открытие повергает меня в ужас. Но, кроме ужаса, есть еще кое-что. Что-то вроде радостного возбуждения. Что-то вроде надежды.
А что, если…
Образ Рисс — такой, какой я видела ее прошлой ночью, веселой и разговорчивой, — превращается в образ мамы. Я вижу, как она пробует пальцами воду в ванной, из которой уже не планирует выйти, и задумываюсь, что она видела, когда думала об этом месте. Когда подписывала посылку, отправляя ее в пустой дом. Я всегда знала, что ничто в целом мире, даже груз боли и секретов, которые она хранила, не заставило бы ее бросить нас, не будь она уверена, что с нами все будет в порядке. Когда ванна наполнилась, а мама налила бокал красного вина и открыла баночку с антидепрессантами, она наверняка пыталась представить себе нашу жизнь без нее и решила, что мы справимся или что нам будет так даже лучше. Но нам не стало лучше. Неправда. Папа шатается по дому, из комнаты в комнату, точно потерянный пес. Горошинка каждую секунду, каждый день балансирует на краю катастрофы, а я… я так сильно хочу, чтобы мама вернулась, что, кажется, готова обратить в пыль Вселенную, лишь бы только снова быть рядом с ней.
— Забавно, как сильно меняется комната, когда в ней долгое время не было людей. — Горошинка врывается в мой поток воспоминаний, и ее голос гулко звучит в густой тишине. — Как негатив на фото. Сплошное отсутствие всего. Сделай пару снимков, Луна. Мы должны запечатлеть здесь каждый момент.
— Будет сложно при таком свете, — говорю я. — У меня нет вспышки, и я не смогу выставить нужную скорость для пленки и объектива. Скорее всего, ничего не получится, но я попытаюсь.
Я подношу «Pentax» к глазам и пытаюсь отрегулировать диафрагму, чтобы впустить как можно больше света, а потом снимаю темные углы и самые глубокие тени, не имея ни малейшего представления о том, что именно попадает на пленку. Вполне может быть, что ничего. А может быть, и все.
— Думаю, магазин был там, — говорит Горошинка, переступая через провалившиеся половицы, и с некоторым усилием открывает дверь. А затем пытается пробраться сквозь выросшие за ней горы полуразрушенного гипсокартона и подгнившего дерева. Она исчезает в соседней комнате, и все, что я вижу теперь, — это зигзаги света, мелькающие в дверной щели.
— Луна, иди сюда, посмотри! Тут осталась парочка манекенов в витрине! Ну и жуть!
Я ничего не говорю. Каждая деталь, которая попадается мне на глаза при свете фонарика, подтверждает то, чего просто не может быть. Старая, пустая и разрушенная — но это та самая комната, в которую я вошла прошлой ночью, в точности то самое физическое пространство.
Брайан сказал бы, что мир, люди и места не настолько разнообразны и уникальны, как мы думаем. Он сказал бы, что это не такое уж невероятное совпадение, так как жизнь, по сути, довольно однообразная штука и мой больной мозг просто превратил все это в нечто, кажущееся поистине волшебным. Но это не то, что я вижу. Я вижу тысячи невероятностей, и все они каким-то образом в пределах досягаемого.
— Луна? — Голова Горошинки возникает в дверном проеме, ведущем в магазин. — Ты идешь?
— Нет. — Я встряхиваю головой и выключаю фонарик, в мгновение ока усиливая царящий мрак. — Что бы ни было в той коробке, это послание от нее. Там есть ответы. Может быть, даже на вопрос, почему она сделала то, что сделала. Или кто мой отец. Мой настоящий отец, я имею в виду. Нам нужно открыть ее. И, думаю, мы должны сделать это здесь, в ее комнате. Сейчас же.
— А как мы поймем, какая комната ее?
В голосе Горошинки слышится недовольство: она бы с большей радостью поиграла в «Скуби-Ду», откладывая дела с коробкой так долго, как только возможно. Я ее не виню, но хотя количество секунд между настоящим и тем моментом, когда нужно будет сорвать скотч, удерживающий края коробки вместе, не так уж и важно, рано или поздно это нужно сделать.
