Как ни жаль мне было бедную Аврору, я догадывался, что это в известном смысле естественная реакция подростка, борющегося за свое место под солнцем. Люси любила мать, но ее любимая мамочка в один прекрасный день посадила ее в автобус и отправила с глаз долой в незнакомый город, а потом полгода ею не интересовалась. Как все это может уложиться в голове десятилетней девочки и не вызвать у нее чувства отторжения? Если родная мать от тебя вдруг избавляется, значит, ты плохая и недостойна ее любви! Сама того не желая, мать ранила душу дочери, и, пока рана не затянется, дочь набирает полные легкие воздуха и кричит что было силы: «Мне больно, помогите!» Наверно, Люси могла быть сдержаннее, и в доме царило бы спокойствие, но, зажми она этот крик в себе, кто знает, какими серьезными неприятностями для здоровья могло бы обернуться такое волевое усилие. Ребенку необходимо выкричаться. Другого способа уврачевать кровоточащую душу природа пока не придумала.
Я старался видеться с Авророй как можно чаще, особенно в первые, самые трудные для нее месяцы в Нью-Йорке, пока она пыталась обрести почву под ногами. Вся эта каролинская жуть оставила в ней глубокий след, и мы оба понимали, что, сколько бы времени ни прошло и как бы она ни старалась уйти от своего прошлого, все равно над ней будет нависать его зловещая тень. Я предложил оплатить сеансы психотерапевта, если, по ее мнению, они смогут помочь, но она предпочла разговоры по душам со мной. Со мной! Одиноким тоскливым волком, который год назад приполз в Бруклин зализывать раны, ни на что в этой жизни не надеясь, Натаном твердолобым и неразумным, которого хватало только на то, чтобы тихо ждать, когда он, наконец, загнется. И этот человек становится наперсником и советчиком, любовником сексуально озабоченных вдовушек, добрым рыцарем, спасителем несчастных дам! Аврора выбрала меня не в последнюю очередь потому, что я вызволил ее из северо-каролинского плена, но даже если бы не это, даже если бы все эти годы мы с ней вообще не поддерживали никаких отношений, я как-никак был ее дядя, единственный брат ее матери, и она знала, что мне можно довериться. Мы с ней встречались за ланчем несколько раз в неделю, вели долгие разговоры по душам за маленьким отдельно стоящим столиком в ресторанчике «Полное очищение» на 7-й авеню и постепенно подружились, как раньше я подружился с Томом, и сейчас, когда дети покойной Джун снова вошли в мою жизнь, мне стало казаться, будто моя младшая сестренка где-то рядом, наблюдает, как я пестую ее детей, незаметно ставших моими.
Была одна тема, которую Аврора никогда не обсуждала ни с матерью, ни с братом, ни с кем бы то ни было, и этой темой был отец ее ребенка. Она столько лет держала это в тайне, что никому не приходило в голову ее спрашивать. И вот, во время одного из наших застолий, в начале апреля, без всяких подсказок с моей стороны неожиданно прозвучало ее признание.
А все началось с моего вопроса, сохранилась ли у нее на плече татуировка. Рори от удивления положила вилку, а потом улыбнулась.
– Откуда ты про нее знаешь?
– От Тома. Большой орел. Мы спрашивали у Люси, но она не раскололась.
– Орел на месте, все такой же большой и красивый.
– И Дэвид к нему относился спокойно?
– Я бы не сказала. Он хотел, чтобы я от него избавилась, считая татуировку символом моего неправедного прошлого. Я, собственно, не возражала, но эта процедура, как выяснилось, влетела бы ему в копеечку. Когда Дэвид это понял, он сделал разворот на сто восемьдесят градусов – вот и поспорь с таким человеком! Это даже хорошо, что у тебя останется татуировка, сказал он. Она будет напоминать тебе о том, что ты сумела отречься от своей греховной молодости. В этом весь Дэвид. «Греховная молодость». Это будет твой амулет, сказал он, который оградит тебя от бед и страданий. На всякий случай я заглянула в словарь. «Амулет ограждает человека от злых духов». Тоже хорошо. Не скажу, что она сильно помогла мне в Северной Каролине, но, может, в Нью-Йорке повезет больше?
– Я рад, что ты ее не свела. Сам не знаю почему.
– Я тоже. Глупость, конечно, но я к ней привязана. Этой татуировкой одиннадцать лет назад, в Ист-Вилледж, я отметила известие о том, что залетела. Вышла из клиники и тут же сделала себе наколку!
– Довольно странный способ отпраздновать свою беременность, ты не находишь?
– Я девушка со странностями, ты не заметил? И время было такое. Я снимала какую-то конуру еще с двумя парнями, Билли и Грегом. Билли играл на гитаре, Грег на скрипке, а я пела. Между прочим, у нас не так уж плохо получалось. Обычно мы выступали в Вашингтонском парке, иногда в подземке на Таймс-сквер. Мне нравилось, как эхо разносит мой голос, а в это время прохожие кидали мелочь или бумажные доллары в раскрытый футляр скрипки. Когда я пела обкуренная, Билли называл меня «шлюхой под мухой». Когда я пела трезвая, Грег называл меня «королева из созвездия Девы». Золотое было время. Если в футляр бросали мало, я подворовывала в магазинах. У меня была еще одна кликуха – «баба с яйцами». Я ходила вдоль стеллажей и незаметно прятала под куртку стейки и куриные ножки. Тогда мы ко всему относились легко. Одну неделю я спала с Грегом, другую с Билли. Я так и не поняла, от кого из них залетела, а поскольку ни тот, ни другой не горели желанием стать отцом, я выставила за дверь их обоих.
– Так вот почему ты не говорила матери, кто отец. Ты сама не знала.
– Блин. Во дуреха. Я ведь слово себе дала, что никто об этом не узнает, и на тебе, выболтала!
– Не бери в голову. Грег, Билли… для меня это ничего не значащие имена. Не хочешь – не рассказывай.
– Через два года после рождения Люси Грег умер от передоза, а Билли был да сплыл. Ничего про него не знаю. Кто-то говорил, что он вернулся домой, окончил колледж и учит детишек музыке где-то на Среднем Западе, но, может, это какой-то другой Билли, почем я знаю.
Даже живя в Бруклине, Аврора не могла быть до конца уверена, что она окончательно развязалась со своим Дэвидом Майнором. Он мог запросто найти меня по телефонному справочнику. От одной мысли, что я могу снова увидеть этого праведного болвана, меня всего передергивало, но я ничего не говорил Рори о своих страхах. Для нее это была больная тема, и мне не хотелось грузить ее и без того расшатанную психику. Шли месяцы, мои опасения понемногу отступали на задний план, в какой-то момент я просто перестал о нем думать, и вдруг, в конце июня, в моем почтовом ящике обнаружилось толстое письмо. То, что на конверте после моей фамилии была приписка «Для Авроры Вуд», ускользнуло от моего внимания, и я поспешил вскрыть письмо. В глаза бросилась короткая записка от руки:
Дорогая,
Так будет лучше. Желаю удачи, и да поможет тебе господь.
Дэвид
Записка была приколота к семистраничному контракту из графства Сент-Клер, штат Алабама, о расторжении брака между Дэвидом Уилкоксом Майнором и Авророй Вуд Майнор по причине бегства супруги.
За ланчем я извинился перед Рори за свою ошибку и протянул ей письмо.
– Что это? – спросила она.
