После обеда возрожденный к жизни Стэнли предлагает мне сразиться с ним в пинг-понг в сарае. Я пытаюсь увильнуть, дескать, сто лет не играл, но он и слышать ничего не желает. Вам это будет полезно, говорит он, тряхнете стариной, и в конце концов я без особой охоты соглашаюсь. Люси увязывается с нами, Том же остается наедине со своей пьесой и сигаретой.
Быстро выясняется, что мы со Стэнли играем в разные игры. Речь не об инвентаре. Просто если для меня это короткие тычки, простое перебрасывание шарика через сетку, то для него это – ежесекундное движение, почти демонический вид спорта, большой теннис в миниатюре. Его сильно подкрученную подачу невозможно отразить, мою же, беспомощную, он гасит так, словно против него играет четырехлетний ребенок. Он размазывает меня по стенке в трех сетах – 21:0, 21:0, 21:0, после чего мне остается только молча поклониться и унести ноги, чувствуя себя совершенно разбитым.
Весь потный, я направляюсь в дом, чтобы принять душ и переодеться. На крыльце Том сообщает мне, что он позвонил в букинистическую лавку и, не застав Гарри, оставил для него здешний телефон.
– Согласись, зачем морочить Стэнли голову, если мы не знаем, что́ обо всем этом думает Гарри.
Кажется, разговор за обедом не прошел бесследно, и за полчаса моего отсутствия Том хорошенько все обдумал. Кажется, он поверил в то, что его идея осуществима. В глазах Тома засветилась надежда.
Стоит мне переступить порог дома, как раздается телефонный звонок. Я беру трубку – ба! Гарри Брайтман собственной персоной. Рассказываю ему про поломку на дороге, про «Харчевню Чаудера», про готовность Стэнли продать дом.
– Место, скажу я вам, идеальное. Когда мы разговаривали в ресторане, идея Тома выглядела на первый взгляд довольно странно, но здесь, в Вермонте, все вдруг обрело смысл. Почему, собственно, мы и позвонили. Хотели узнать, по-прежнему ли вы с нами.
– По-прежнему ли я с вами? – загремел в трубку Гарри, как актер в старой пьесе. – Ха! Разве мы не ударили по рукам?
– Разве?
– Ну, может, не в буквальном смысле, но мы договорились, я хорошо помню.
– Мысленное рукопожатие.
– Вот-вот. Единение умов.
– При условии, что выгорит ваша сделка.
– Само собой.
– Так вы от нее не отказались?
– Я знаю, вы относитесь к этому скептически, но в последние дни произошли серьезные подвижки.
– Вот как?
– Да. У меня есть для вас отличные новости. Я воспользовался, Натан, вашим советом и сказал Гордону: «У меня возникли кое-какие сомнения. Если ты не устроишь мне встречу с таинственным мистером Метрополисом, я выхожу из игры».
– И?
– Мы встретились. Гордон привел его в лавку. Любопытнейший экземпляр. Почти не открывал рта. Сразу видно, большой искусник.
– Он показал вам образцы своего искусства?
– Письмо Диккенса своей возлюбленной. Блестящая работа.
– Что ж, Гарри, желаю удачи. Хотя бы ради Тома.
– Натан, вы будете мной гордиться. После нашего разговора в ресторане я решил подстраховаться на случай какого-нибудь сбоя. Хотя никаких сбоев в принципе быть не может. Но я, старый лис, должен предвидеть возможные варианты, правильно?
– О чем идет речь, я не понимаю.
– И не надо. Сейчас, по крайней мере. Придет время, все поймете. Я сделал главный ход в своей жизни. Это что-то, скажу я вам. Фонтан брызг. Нырок чудо-лебедя в вечность.
Гарри окончательно меня запутал. Он ударился в пафос, заговорил загадками, и все это ради того, чтобы понаслаждаться переливами собственного голоса. Не видя смысла в продолжении разговора, я молча передаю трубку подошедшему Тому и ухожу наверх, чтобы принять душ.
На следующее утро Люси, наконец, прерывает свой обет молчания. Я жду ответов и откровений, ключа к загадкам, признаний, проливающих свет на темные страницы ее прошлого – как бы не так. Три дня она отделывалась кивками и молчанием, но и от ее речи не многим больше проку.
– Где ты живешь? – задаю я первый вопрос.
– Каролина, – отвечает она с южным провинциальным акцентом, растягивая слоги.
– Северная или Южная?
– Каролина, Каролина.
– Такого места нет, Люси, как ты сама знаешь. Ты же большая девочка. Или Северная Каролина или Южная Каролина.
– Не сердись, дядя Нат. Мама сказала, чтобы я тебе не говорила.
– Это была мамина идея отправить тебя к дяде Тому в Бруклин?
– Она сказала «езжай», и я поехала.
– А тебе не хотелось?
– Нет. Но мама знает, как лучше.
– А папа? Он знает, как лучше?
– Спрашиваешь. Он лучше всех на свете знает, как лучше.
– Люси, почему ты так долго молчала?
– Из-за мамы. Она знает, что я о ней думаю. У нас так дома заведено. Папа говорит, молчание очищает дух и готовит нас к тому, чтобы воспринять слово божие.
– Ты любишь отца так же сильно, как маму?
– Он мне не настоящий отец, а приемный. Мама носила меня девять месяцев в животе, поэтому я ее дочь.
– А она сказала тебе, зачем ты должна отправиться в Нью-Йорк?
– Она сказала «езжай», и я поехала.
– Может, нам поговорить с твоей мамой, как ты считаешь? Том, как-никак, ее брат, а я дядя. Моя сестра приходилась ей матерью.
– Бабушка Джун, я знаю. Когда-то я жила с ней, а потом она умерла.
– Если ты дашь мне свой домашний телефон, это сильно упростит дело. Не бойся, я не отошлю тебя домой, если ты этого не хочешь. Просто мне надо поговорить с твоей мамой.
– У нас нет телефона.
– Что?
– Папа их не любит. Был у нас телефон, но папа вернул его в магазин.
– Ну хорошо. А адрес? Ты же знаешь свой домашний адрес?
– Знаю. Но мама велела мне не говорить.
Этот исторический и вместе обескураживающий разговор происходит в семь утра. Разбудив меня стуком в дверь, Люси присаживается ко мне на кровать, а я, протирая спросонья глаза, задаю ей напрасные вопросы. Когда спустя час спустится к завтраку Том, ему тоже не удастся ничего выудить из девочки. Мы наседаем на нее вдвоем, но это кремень. Она даже отказывается сказать, чем занимается ее отец («Он работает») или сохранилась ли у мамы на плече татуировка («Она при мне не раздевается»). Одну – впрочем, бесполезную – подробность она нам все же сообщает: ее лучшую подругу зовут Одри Фицсиммонс. Она чемпионка класса по армрестлингу, даже мальчишки ей проигрывают. Не добившись от нее толку, мы сдаемся, и тут Люси напоминает мне про обещание подарить ей пятьдесят долларов, если она заговорит.
– Я ничего такого не обещал, – возражаю я.
