– Меня разорвет на части, но я должен это попробовать, – говорит Люк.
У одного из мужчин в руках аккордеон, у другого – бубен. После того как торт водружают на стол, они запевают «Белла чао». Это быстрая праздничная песня с повторяющейся строкой, которую обычно выкрикивают: O, bella ciao! Oh, bella ciao! Вella ciao, ciao, ciao! Каждое ciao сопровождается смачным ударом бубна.
Толпа – ее толпа – знает, что делать. Все хором подпевают и хлопают в ладоши на каждом ciao. Зак Оу, Оливия, Люк и Доун Селеста – все надрываются от крика и хлопают как заведенные, а Малкольм еще и вскидывает в воздух свой кулачок. Кулак как нельзя более уместен. Песня-то о борьбе за свободу Италии, популярная у партизан, сражавшихся против фашистов.
– С окончанием школы, Белла, – говорит мама.
* * *
Аннабель совершенно без сил. Свет погашен, и Малкольм уже дрыхнет на соседней кровати, когда вдруг из гостиничного коридора доносятся голоса. Голоса напряженные, но без надрыва – во всяком случае, пока. Конечно, она сразу догадывается, что происходит там, за дверью. О боже, она надеется, что этот волшебный день не закончится ссорой.
Она выползает из постели.
Прижавшись ухом к двери, она силится расслышать разговор.
«Теперь ты понимаешь, Carina?
[125]» Что-то еще – но Аннабель не может разобрать. Но отчетливо слышит свое имя. «Аннабель».
Нет, скорее так: «Аннабель?» Со знаком вопроса. Дедушка спрашивает, понимает ли Джина что-то, связанное с ней.
– Что там? – Малкольм тут как тут.
– Тсс.
– Я хочу послушать. – Он пристраивается рядом с ней у двери. Она улавливает его теплое дыхание с ароматом зубной пасты.
– Я пытался, carina. Видит Бог.
– Она такая же своенравная, как и мама.
– О боже. Дай я попробую объяснить.
– Нельзя остановить человека. Нельзя навязывать ему свою волю.
– Вот именно, carina. Вот именно. Воля передается по материнской линии.
Малкольм толкает ее в бок. Она дает сдачи.
– Иди сюда. Обними меня.
– Люблю тебя, пап.
– Люблю тебя, carina.
– Пойди, поспи немного.
Слышны звуки вставляемых в замок электронных ключей, чавканье дверей, которые открываются и захлопываются.
– Мы только что подслушали чудо, – говорит она.
– Завтра они снова будут грызться.
– Не теряй веры, придурок.
Он улыбается. Вскидывает бровь. Глупый гений Малкольм. До него доходит быстрее, чем до нее: она только что призвала его не терять веры в лучшее.
Два чуда за одну ночь.
* * *
На следующий день Аннабель берет отгул, и вся компания отправляется сначала в Филдовский музей естественной истории, а оттуда в музей науки и промышленности. От динозавров к ракетным кораблям: от глубокой древности к недалекому будущему. На обед – хот-доги на морском причале. Она так любит этот город. Возможно, здесь она проводит лучшее время в своей жизни.
Об этом она говорит всем на следующее утро, когда приходит пора расставаться. Она уже в полном спортивном снаряжении и готова двигаться дальше. Ее семья и друзья отправятся в аэропорт, все по своему расписанию.
– Я провела самое счастливое время, – говорит она Заку и Оливии, маме и Малкольму.
– Я буду скучать по тебе, – говорит она Люку.
– А я – по тебе. Мим уже спрашивает, как насчет того, чтобы встретиться с вами в Питтсбурге, послушать твое выступление в Карнеги – Меллона.
– О боже, я так этого боюсь. До сих пор понятия не имею, о чем говорить. Было бы здорово, если бы вы приехали.
– Ты произведешь фурор, что бы ты им ни сказала.
– Твоя бабушка серьезно настроена приехать? Это же безумие – мотаться по каким-то случайным местам из-за меня.
– Нам нравятся твои случайные места. Но я не хочу постоянно портить тебе праздник, если только ты этого не захочешь. – Он берет ее руки в свои.
– А Сэмми это не будет напрягать? Что вы так много времени проводите с нами?
– Сэмми?
Это жестоко со стороны Люка – вот так забыть свою девушку.
– Сэмми Джексон? Твоя… э-э-э… девушка?
– Сэмми? Сэмми – не моя девушка. Да, возможно, я упоминал о ней несколько раз, но она моя… скажем так, эквивалент Зака.
– Правда?
– А ты все это время думала, что у меня есть девушка? – Он хохочет. – О черт! Ты, должно быть, считала меня последним засранцем.
– Я не считала тебя засранцем. Я думала, что ты… – Надежный. Но она ничего такого не говорит. – Хороший друг.
Смех как рукой снимает.
– О черт. Вау. Ты мне нравишься, Аннабель. Может, я не совсем ясно давал это понять. Просто я думал… я хочу сказать, после того, что тебе пришлось пережить… Господи, я был бы последним кретином, если бы не понимал, что нам нужно двигаться чертовски медленно, верно? Это что-то меняет?
Сложный вопрос. Меняет ли? Наверное. Но сейчас перед ней все тот же Люк Мессенджер из вчерашнего счастливого дня. Тот, кто сидел рядом с ней в кабинке колеса обозрения на причале с закрытыми глазами.
– Я так не думаю, – говорит она. – Нет, я не думаю, что меняет. – Вот это сюрприз. Она сверяется со своими ощущениями, как предлагает доктор Манн. Там, внутри, покой. Покой и даже согласие. Правда, ладони немного вспотели и сердце бьется чуть быстрее, но здесь и сейчас только она и Люк, а все остальное не имеет значения. «Чертовски медленно» означает, что у нее есть время сделать передышку, подумать и сказать то, что она считает нужным сказать. «Чертовски медленно» означает уважение ее личных границ. А уважение ее личных границ равносильно безопасности. Она вытирает взмокшие ладони о шорты.
– Для меня это как гора с плеч. Потому что ты мне правда очень нравишься. Мне нравится это. – Он постукивает подушечками пальцев. – Видимо, это передается из поколения в поколение у Аньелли – Мессенджеров.
– Видимо, так.
– Обними меня, – просит он. Она не против и крепко обнимает его. Она вкладывает в эти объятия все, чего не может выразить словами. Он целует ее в щеку. Этот поцелуй такой же сладкий и спокойный, как тот, что дедушка Эд оставил на щеке Доун Селесты во время прогулки на лодке. – До встречи в Питтсбурге?
– До встречи в Питтсбурге.
– Мне просто надо попасть в местный лесопарк Бьюкенена, там реликтовые заросли тсуги
[126].
