Дедушка передает историю их знакомства в кемпинге. Доун Селеста рассказывает всем, что она социальный работник на пенсии и вечная странница, а Люк – студент колледжа, но сейчас в академическом отпуске. Они уехали из Портленда несколько недель назад и колесят по дорогам вслед за своим настроением. Дедушкины байки Доун Селеста встречает заливистым смехом. Она вообще много смеется. Ногти на ее ногах в открытых сандалиях окрашены в цвет мандарина. Пожалуй, слишком холодно для сандалий. Джина внемлет с натянутой улыбкой итальянской графини с картины эпохи Возрождения. Люк Мессенджер сидит, откинувшись на спинку обитого красным плюшем стула, сложив руки на груди, спокойный, как закатное солнце.
Тете Энджи и дяде Пэту пора ехать, и вечеринка подходит к концу. Потоком льются благодарности, объятия, поздравления «с днем рождения, милая», напутствия «будь там осторожна» и слова на прощание.
– Еще раз спасибо, – говорит Аннабель Люку Мессенджеру. По крайней мере, она может проявить вежливость.
– Нет проблем. Надеюсь, тебе понравится.
– Куда вы с бабушкой направляетесь дальше?
– В Айдахо.
– О, здорово! Желаю хорошо провести время.
Здорово. Просто супер! Айдахо! Их Айдахо. Нет, она определенно собирается убить, убить, убить дедушку Эда.
* * *
Оказывается, ей и не нужно этого делать. После того как все разъезжаются, Джина дергает дедушку Эда за рукав.
– Пап, на два слова.
Они отходят к неработающему сигаретному автомату. Джина жестикулирует, как уличный продавец матрасов, а дедушка Эд вне себя от злости. Слышны обрывки фраз: «семейный праздник», «незнакомцы и Аннабель», «ты знаешь, каково ей», «полегче, Джина», «Господи Иисусе». И еще: «Айдахо» и «обманщик», «помилуй, Джина», «ты не можешь ее остановить».
Малкольм допивает свою колу, уже напоминающую растопленный лед. Карл Уолтер сидит за столом вместе с ними. Он брызгает водой на бумажные обертки от трубочек, и те извиваются змейками.
– Длинный день, – вздыхает он.
– Спасибо, что приехали в такую даль, – говорит Аннабель.
– Мне это в радость. – Кажется, он искренен.
* * *
В номере мотеля Малкольм чертовски достает Аннабель своими расспросами. Она валяется на кровати в любимой пижаме с обезьянками. Она обожает этих обезьянок, дрейфующих в голубом фланелевом космическом пространстве. Они – астронавты в бескрайней вселенной, и самое забавное в них – это мордочки. Плотно сжатые губы выдают нервное напряжение и беспокойство: так чувствуют себя, когда слишком далеко отрываются от дома, от родной планеты, замахиваясь на нечто грандиозное. Это был утомительный день, и ей нужно отдохнуть перед днем завтрашним, но Малкольм с соседней кровати все сыплет вопросами и снимает ее на видео. Сейчас он подносит телефон чуть ли не к самому ее лицу, чтобы сделать крупный план.
– Что самое трудное в беге по шестнадцать миль в день?
– Отвали, Тарантино.
– Я предпочел бы быть Уэсом Андерсоном. Ответь на вопрос.
– Самое трудное в беге по шестнадцать миль в день – это разборки с надоедливым братом после шестнадцатимильного марафона.
– Посерьезнее, Аннабель.
Она корчит рожицу.
– Чего ты надеешься добиться своей миссией?
– Я надеюсь открыть новую планету с признаками жизни. Иди спать.
– Аннабель. Да ладно, давай еще немного.
– Что? Я совершенно без сил. Иди чистить зубы и спать.
– После всего, что… э-э-э… произошло, почему ты бежишь из Сиэтла в Вашингтон, округ Колумбия, Аннабель Аньелли?
– Я должна что-то делать.
Он останавливает видеозапись.
– Ладно, иду спать.
Она слышит, как он возится в ванной, шуршит зубной щеткой. Он серьезно и преданно ухаживает за зубами. Он берет на себя все родительские заботы, в чем Джина немного небрежна. Он даже пользуется зубной нитью. В дни учебы он ложится в кровать ровно в половине десятого вечера, позволяет себе полчаса почитать, и в десять у него отбой. Он ест брокколи без всякого нытья. Вносит мультивитамины в еженедельный список покупок, который крепится магнитом к дверце холодильника.
Впрочем, когда в тот вечер они выключают в комнате свет, Аннабель чувствует, что брат не спит, да и он наверняка чувствует, что она тоже лежит без сна, поэтому его голос вновь раздается в темной комнате. Темноту нарушают лишь красный огонек детектора дыма и случайный свет фар от проезжающих по дороге автомобилей.
– С днем рождения, Аннабель.
– Спасибо, придурок.
– Жаль, что мама с дедушкой поссорились.
– Не бери в голову.
– И дед зачем-то притащил того парня.
– Да ладно. Он же без всякого умысла.
– Жаль, что… – Он замолкает, в коридоре за дверью урчит льдогенератор. – Все так.
– Мне тоже. – Она не собирается говорить, что ему не о чем сожалеть, что он ни в чем не виноват. Она не хочет будоражить его, потому что они оба – хронические извиняльщики, а люди этой породы знают, что их «жаль» распространяется на общее состояние мира. Аннабель и Малкольм еще долго лежат в тишине. Она так измотана, но сна ни в одном глазу.
– Эй, придурок.
– Да?
– Как дела в школе? Тот малыш, Дерек, больше не достает?
– Не Дерек, а другой парень, Шон.
– Мне так жаль, Малк.
– Да он просто глупый.
– Он не пытается тебя обидеть или еще что, как Дерек?
– Не-а. Он просто болван. Некоторые до конца жизни остаются тупыми и подлыми.
Ах как это верно, но последняя мысль, которая приходит ей в голову в восемнадцатый день рождения: скольким же людям она портит жизнь.
11
Сморщенное сердечко десятилетнего сына Марии-Антуанетты хранится в хрустальной урне во французской церкви.
Сердце польского композитора Шопена было вывезено в банке с коньяком из Парижа в варшавский костел, откуда его выкрали нацисты, прежде чем оно наконец вернулось на родину.
Двадцать два забальзамированных сердца пап римских выставлены в церкви возле фонтана Треви в Риме.
Мумифицированное сердце святого О’Тула
[45] хранилось в клетке собора Церкви Христовой, пока его не похитили.
Извлеченные сердца обладают странной притягательностью.
В течение полутора дней Аннабель бежит по убийственно душной дороге, автостраде 970, через Кле Элум. Она задыхается в липком панцире лубриканта Body Glide. Каждый проносящийся мимо грузовик оставляет ощущение, будто она побывала между жизнью и смертью. Наверное, то же самое чувствуют опоссумы, перебегающие дорогу. Испарина облегчения, плюс холодный страх, от которого волоски на теле встают дыбом.
