1
Аннабель Аньелли пытается прийти в себя. Она шокирована тем, что произошло только что возле придорожной закусочной «Дикс». Она в ступоре. И вдруг – бывает же такое – истерзанная душа словно срывается с цепи. Аннабель сжимает белый бумажный пакет со злосчастным оранжевым логотипом Dick’s. Бургер еще теплый. Кола плещется, поднимая бурю в стакане, пока Аннабель силится прогнать мрачные видения недавнего прошлого. Просыпавшиеся на дно пакета ломтики жареной картошки шуршат, как маракасы.
Конечно, она слышала эту поговорку: «Путь в тысячу миль начинается с одного шага». Сразу вспоминается плакат в кабинете тренера Квана: на фоне заката – силуэт девушки, бегущей вверх по крутой горной тропе; облака расступаются, и божественные лучи раскрашивают пурпуром величественные горы. На том плакате нет ни паники, ни брошенных салфеток, ни растрепанных волос. Ничего похожего.
Куда она бежит? Если бы знать…
Почему она бежит? Трудно сказать. Иногда происходит срыв. Сорваться легко, когда ты уже сломлена худшим из того, что может с тобой случиться. Когда подавлена чувством вины и напугана. Ты просто срываешься. Как будто сжатая внутри пружина только и ждет подходящего момента, чтобы выстрелить.
И вот теперь, на парковке у «Дикс», Аннабель Аньелли больше не пытается совладать с собой. Она проиграла. Вчистую. Она бросает машину и бежит трусцой по тротуару в довольно бодром темпе. Тренер Кван мог бы гордиться. Ее прошибает пот, мысли прыгают кувырком, и она выглядит немного дерганой для отличницы по жизни. Быть доброй и милой, держать все под контролем – это большая, очень большая работа, в последнее время слишком обременительная для нее.
Становится только хуже. Что и говорить, такое часто бывает: спираль неудач закручивается все туже. Аннабель бежит довольно долго, уже начинает темнеть. Тьма сгущается – в прямом смысле, а не только в ее жизни. Опускается ночь. Тяжелые облака заволакивают небо, угрожая обрушиться ливнем. Все против нее: ночь, дождь, усталость.
Она преодолевает полпути вдоль Бродвея – загруженной автомагистрали Сиэтла. Потом сворачивает на Черри-стрит и вскоре оказывается на тропе, огибающей озеро Вашингтон. На дворе март, и это означает, что солнце садится около пяти или половины шестого вечера. Она понятия не имеет, который час. Прохожие в капюшонах, сутулясь от холода, выгуливают собак. Мелких и крупных псин дергают за поводки: слишком большая роскошь – обнюхивать территорию, когда небо так черно. Велосипедисты – один, два или двадцать – проносятся мимо, спеша домой с работы. Колеса шуршат по асфальту. Рюкзаки болтаются за плечами. Узкие блестящие велосипедные штаны отбрасывают метеоритные полосы люминесцентного желтого цвета. Зажигаются уличные фонари.
Она бежит дальше. Накрапывает дождик, но это пустяки. Пакет с бургером исчез (в мусорном баке, надеется она, хотя не может сказать наверняка), но у Аннабель в руке стакан с колой, и сумочка успокаивающе бьется о бедро. В закусочную «Дикс» ее занесло после тусовки с Заком Оу и Оливией, поэтому на ней джинсы и свитер, и сейчас ей очень, очень жарко. Ее куртка в машине; спортивный костюм для бега и кроссовки – дома. Но все это не имеет значения.
Позади район Лэски и парк Сьюард, и жутковато оставаться наедине с озером цвета индиго и вечнозелеными деревьями-великанами, грозно размахивающими ветками. Страх – вот что гонит ее вперед. Впрочем, бежит она не только от страха, внушаемого парком Сьюард и происшествием у закусочной, но и от постоянного ощущения тревоги, собственной беспомощности и осознания того, что ее судьба в чужих руках.
Вообще-то не следовало бы устраивать пробежки в этой части города. По ночам здесь небезопасно. Грабят. Убивают. Но, странное дело, ей как будто море по колено. Все нипочем. «Попробуй, достань меня, – храбрится она. – Думаешь, я боюсь?»
И тут ей в голову приходит другая мысль: «Так бы бежать и бежать куда глаза глядят».
Вот как рождаются большие идеи: что-то вспыхивает в мозгу, когда происходит короткое замыкание. И всякие куда, почему и не знаю сплетаются в мельчайший клубок клеток, различимый только под микроскопом.
Большие идеи могут привести к великим делам. Большие идеи могут привести к катастрофе. Клетки начинают делиться.
В кармане жужжит телефон. Она уже давно должна быть дома. Родные беспокоятся. Она отмахивается от этой мысли, но чувство вины пополам с ответственностью сталкиваются с болью в икрах и пальцах ног. Так уж устроена Аннабель Аньелли: она считает, что всем должна. Это заставляет крутиться шестеренки тревоги. Наконец она останавливается, задыхаясь от усталости.
Слева от нее простирается парк. Она с рождения живет в Сиэтле, но никогда не бывала здесь. «МЕМОРИАЛЬНЫЙ ПЛЯЖНЫЙ ПАРК ДЖИН КУЛОН» – читает она табличку. ГОРОД РЕНТОН. Она отхлебывает колу, комкает стакан. Хруст картона успокаивает. Она ходит по кругу, восстанавливая дыхание, потому что знает, как отреагируют мышцы, если этого не сделать. В груди жжет.
«Помоги мне, Кэт, – мысленно молит Аннабель. – Что мне делать?»
«Не сдавайся», – отвечает Кэт.
Видите? Кэт – ее лучшая подруга, поэтому она понимает. Кэт знает Аннабель лучше, чем кто-либо – ну, может быть, не считая той, кто сходит с ума в эту самую минуту и названивает по телефону. Аннабель тянется к жужжащей трубке.
– Мам, я в порядке, – говорит она.
– О боже, Аннабель. Господи Иисусе, где тебя черти носят? – Именно так: боже, Иисусе и черти запросто уживаются в одной фразе – но в этом вся Джина Аньелли. Для нее католическая вера – не только религия, но еще и суеверия, защита, традиции. Она редко ходит на мессу, но у нее на кухне над дверью висит обязательное распятие, в ящике комода хранятся четки и перетянутая резинкой стопка похоронных карточек-извещений о смерти родственников. Аннабель с трудом верится, что среди людей еще есть католики. Но католическая церковь существует вот уже тысячи лет и будет существовать еще столько же, несмотря на критику в прессе и слухи о скором исчезновении, как это случилось с Hostess Twinkies
[1].
Неужели Аннабель еще может верить во что-то? Было бы неплохо иметь веру, но, похоже, она ушла навсегда.
– Я в парке Джин Кулон. В Рентоне!
– Что? Почему? С кем ты там? Ты что, выпиваешь?
Ха. Если бы.
– Нет, я не пью! Я бегаю.
– Ты бегаешь там? Что значит: бегаешь? А где машина? Боже правый, ты хоть знаешь, как я волнуюсь? Да я чуть не умерла от волнения.
