Слухача начали спускать со второго этажа. Он волочил ноги, задыхался и хрипел, но пытался облегчить Митричу и медсестре их ношу. Едва они донесли Слухача до калитки, из тумана вынырнул грузовичок. Из его кабины выскочил колхозный лихач, тот, у которого когда-то чуть не отлетело разболтанное колесо.
– Что тут у вас?
Они быстро погрузили Слухача в кузов, медсестра залезла туда же вместе с ним. Дед Митрич подхватил бутуза, который все это время радостно раскачивал калитку, и забрался в кабину. Грузовичок полетел по направлению к городу.
– Ружье-то тебе зачем? – спросил водитель, бегло глянув в сторону деда Митрича.
Старик впопыхах так и таскал с собой охотничий карабин. Бутуз с интересом изучал его, засовывая пальчик в дуло.
– А ты-то как здесь оказался? Похмелюга, что ли? – спросил дед Митрич водителя.
– До ветру на двор вышел. Смотрю, а над домом Слухача у самого леса орел кружит. Не по себе мне что-то стало. Я прыг в кабину – и сюда.
– Да он и сейчас того… – сказал дед.
– Чего того?
– За нами летит.
Лихач посмотрел из-под лобового стекла. Орел летел параллельно проселку на лесом, словно от чего-то закрывая их машину своими огромными крыльями.
В городе дед Митрич поднял на ноги всю местную больницу. Он бегал по ней с незаряженным ружьем и грозился устроить всем взятие Берлина. Слухача тут же положили на операционный стол. Его спасли. Как потом выяснилось, последний из осколков, который не удалось вытащить в сорок первом, вдруг сдвинулся, и у парня открылось внутреннее кровотечение. Если бы Слухача сразу не обнаружили, не оказали ему на месте первую помощь и, конечно, не привезли так быстро в городскую больницу, фашистская мина, с опозданием на годы, с немецкой педантичностью завершила бы свою работу.
Выписавшись из больницы, Слухач вернулся на свой капитанский мостик. После того случая его мать стала часто ездить в дальнюю деревню, в полуразрушенную церковь. Теперь она наведывалась туда даже чаще бабы Тони. Особенно ей нравилось, когда на службе читали Евангелие. И хотя при чтении она разбирала очень мало, однажды женщина вздрогнула всем телом – и слезы сами покатились по ее щекам.
Пономарь тогда произнес:
– И узрит всяка плоть спасение Божие…
Эти слова мать слепого с недавних пор понимала очень хорошо.
