– Спиной! Боком! Повернулся! Быстро! Отходи! Следующий!
Упругие струи лупили, разбиваясь в пыль о чахлые чумазые тела. Многие подходили по второму и по третьему разу. Пенные хлопья шампуня вздымались на палубе все выше и выше, переваливались за борт и стекали в море. Ультрамариновая синева воды контрастно оттеняла мыльную кайму вдоль бортов лодки, которая расползалась все шире и шире.
Мне оставалось только с завистью смотреть на этот праздник плоти. Сразу после всплытия наступило время моей вахты, поэтому личная гигиена откладывалась еще на несколько долгих часов. Тут же рядом командир, откинув в сторону обычную свою суровость, подобрев лицом, выспрашивает у доктора что-то по медицинской части:
– …ты, док, не умничай. Настоящий врач начинает лечить еще здорового человека, который еще только собирается заболеть. Так вот, объясни мне простым и понятным языком…
Что хотел командир выяснить, узнать не удалось – тут его на мостике сменил помывшийся и растершийся полотенцем, розовый как поросенок старпом. Почесываясь во всех местах, куда доставали руки, командир тоже спустился на палубу и через несколько секунд заревел блаженно под струями, которыми его принялся окатывать боцман.
После бани и большой приборки на палубе развернулся настоящий банно-прачечный комбинат: все мылят, трут, полоскают, выжимают. Флагами расцвечивания трепыхается на леерах и антеннах постиранное белье. За время плавания бравый вид моряков основательно поблек, истерся, и очень хорошо, что командир догадался дать несколько часов на приведение себя в порядок, чтобы по приходе в базу можно было сойти на берег человеком.
На небе уже ни облачка. Постепенно поднимаясь все выше и выше, солнце начинает жарить палубу и копошащихся на ней людей. После обеда – традиционный адмиральский час. Влажные, провонявшие потом матрацы вынесены наверх сушиться. На них, соорудив из простыней хитроумные тенты, отдыхают, укрывшись от жгучего солнца, разморенные моряки. Внизу, кроме вахтенных, нет ни одной живой души, и никого туда никакими силами уже не загонишь.
На палубе, у носового бульба, штурман, выйдя в народ, делится своим боевым опытом с молодыми матросами. Человек десять карасей, плотно обступив, слушают с открытыми ртами его воспоминания об Афганистане. В горящих глазах парней читается зависть и разочарование. Зависть к штурману за то, что ему удалось побывать и проявить себя на настоящей войне, а разочарование – от того, что им уже не удастся.
Солнце припекает, подсушивает зудящие расчесы и прыщи на немытом теле. Я с наслаждением трусь спиной о тумбу репитера гирокомпаса, стараясь не смотреть на счастливчиков, плескающихся внизу на палубе. Впереди еще достаточно времени, и, чтобы не скучать, я решаю полностью отдаться исполнению служебных обязанностей. Взяв бинокль, тщательно протерев окуляры, я с самым серьезным видом взялся за дело: обратив взгляд к горизонту, начинаю старательно, буквально сантиметр за сантиметром, осматривать водную поверхность. Нам уже не требуется соблюдать скрытность, часа через два-три мы двинемся в надводном положении на базу, но бдительность проявлять все равно следует.
Однообразную рябь моря время от времени оживляли пролетающие, словно стрекозы, у самой поверхности воды летучие рыбки. Порой они падали на палубу. Ни птиц, ни другой живности видно не было. Также на горизонте не наблюдалось ни одного корабля. Я уже собрался было опустить бинокль и опять потереться обо что-нибудь спиной, как взгляд мой привлек какой-то странный предмет. Черная точка то появлялась, то пропадала в провалах между гребнями волн. Расстояние до нее было не меньше мили, и как я ни вглядывался, так и не мог понять, что же это такое. Передав старпому бинокль, я пальцем указал направление. Минуту тот безуспешно пытался найти то, что меня заинтересовало, но так и не смог. Я предложил дать ход и двинуться в том направлении. Старпом смотрел на меня недоверчиво: он явно считал, что мне все показалось, и не хотел прерывать заслуженный отдых экипажа. Поднявшийся на мостик командир, уже чистый и благоухающий лосьоном после бритья, сомневаться не стал. Он тут же приказал всем покинуть палубу, дал электромотором малый ход и направил корабль, куда указывал мой палец. Минут через пять я вновь обнаружил черную точку прямо по курсу и передал бинокль командиру.
Очень скоро таинственный предмет можно было различить невооруженным глазом. При ближайшем рассмотрении им оказался огромный пластиковый пакет, блестящий, как черный бриллиант, под лучами солнца. Сразу подходить вплотную командир не решился, мало ли какой там может быть сюрприз. Времена были еще суровые – а вдруг какая-нибудь хитроумная мина? С юношеским запалом и комсомольским энтузиазмом я предложил собственноручно сплавать до мешка (благо, до него оставалось каких-то 50 метров) и как минер разобраться на месте. Командир, долго не думая, дал добро.
Признаюсь, сплавать я вызвался не столько потому, что хотелось отличиться, а в основном потому, что невмоготу уже было терпеть жару, нестерпимый зуд по телу и очень уж хотелось искупаться. Страх попасть на обед к акулам, конечно, присутствовал, но желание окунуться в приятную соленую воду перевешивало все. Я сиганул прямо с рубки, несколько неудачно вошел в воду, отбил кое-какие части тела, но не сильно. Морская вода хоть и имела температуру 30 градусов, показалась мне достаточно прохладной, мигом сняла зуд и отлично взбодрила. В считаные секунды, в несколько гребков, я оказался у колыхающегося на волнах черного пакета. С минерской осторожностью я сначала исследовал находку снаружи, оплыв несколько раз вокруг и поднырнув снизу. Исследование на ощупь также ничего подозрительного не выявило. Пакет был мягкий, набитый то ли бумагами, то ли тряпьем. Еще несколько минут – и я уже на мостике докладываю командиру о результатах экспедиции.
Когда мешок баграми вытащили на палубу, к нему первыми подошли командир, прикомандированный разведчик и замполит. Вскрывали мешок с чрезвычайной осторожностью. Принесенным с камбуза ножом командир разрезал тесемку на горловине, и взорам присутствующих предстала груда бытового мусора, имевшего весьма неприглядный вид и достаточно дурно пахнущего. Чего там только не было: использованные одноразовые станки для бритья, ватные палочки, пустые пивные банки, драные носки, пакеты от чипсов, обертки от сникерсов и… презервативов. Видимо, несмотря на отсутствие на корабле достаточного количества представительниц прекрасного пола, с сексуальной жизнью у американских моряков было все в порядке.
Основной объем содержимого пакета составляла бумага. По большей части туалетная, с явными следами использования по ее наипервейшему своему назначению. Также много было обрывков газет, каких-то бланков, печатных и рукописных листов. Все, понятно, было на английском. Увидев эти записи, разведчик крайне возбудился, потирал руки и с вожделением смотрел на вскрытый пакет.
Позвали штурмана. Начали сортировать. Все, что можно было прочитать, складывали отдельно. Разведчик выуживал из кучи бумажку, разворачивал, разглаживал, рассматривал, чуть ли не на зуб пробовал и передавал штурману. Тот брезгливо брал бумажку двумя пальцами, смотрел, что написано, говорил разведчику. Если тот проявлял интерес – бумажка откладывалась в специальный пакет, если нет – летела за борт. Скрупулезная работа заняла часа два. После сортировки пакет с отобранными для детального исследования бумажками перенесли ко мне в седьмой отсек. Сразу запахло мусоркой и туалетом. И без того в душной атмосфере отсека стало совсем невозможно находиться.
