Не могу оставить без внимания эту замечательную личность. Честно говоря, она достойна отдельной главы, но краткость, как известно, сестра таланта, поэтому развозить не буду. Это был штабной офицер, краснопогонник, в звании старшего лейтенанта, достаточно еще молодой, но уже лысоватый и какой-то поношенный. Звали его Дмитрий Петрович. Именно так он официально представлялся всем, и ни у кого, даже у замполита, уже не мог повернуться язык назвать его просто Дима, хотя лет ему было не больше двадцати пяти. Говаривали, что у Дмитрия Петровича есть мохнатая рука в управлении кадров ВМФ, благодаря которой он сразу после окончания обычного общевойскового училища попал в Камрань на теплую должность и вот уже пятый год сидит на двойном окладе и ничего не делает. Выход в море на боевой подводной лодке на спецзадание был ему необходим для того, чтобы вышеупомянутый протеже мог законно внести соответствующую запись в личное дело, обеспечив тем самым очередной скачок по карьерной лестнице. Существование некой неведомой силы за плечами молодого разведчика ощущалось прямо-таки физически и придавало ему немало солидности и самоуверенности.
Загрузившись среди ночи к нам по тревоге, разведчик, как видно, первый раз оказался на подводной лодке. Спустившись со своими ящиками в центральный пост в самый разгар «проворачивания и приготовления корабля к бою и походу», Дмитрий Петрович поначалу растерялся. Шум, гам, рев вытяжных вентиляторов, солидное рычание работающих на холостом ходу дизелей, духота, спертый, сильно пахнущий соляркой воздух, видимо, произвели на него гнетущее впечатление. Если бы не вовремя захлопнувшийся над головой рубочный люк, он, вероятно, сразу бы сбежал. Но старпом приветливо встретил нового члена экипажа и по всем правилам флотского гостеприимства определил его на проживание в рубку ОСНАЗ, передислоцировав ее хозяина, мичмана Булкина Владимира Ивановича, нашего штатного разведчика, ко мне в седьмой отсек.
Новый разведчик старпому и Булкину спасибо не сказал, сразу заперся и больше суток из рубки не выходил. На вторые сутки ночью, во время всплытия, он выполз наверх. Я стоял вахтенным офицером. На меня сразу пахнуло насыщенным коньячным амбре в смеси с еловым ароматом одеколона «Лесной», которым Дмитрий Петрович, видимо, надеялся заглушить перегар. Он со знанием дела осмотрел в бинокль черный, без единого огонька, горизонт и деловито меня допросил, не примечал ли я чего подозрительного, после распорядился, «если что, тут же докладывать ему лично». Обращался он при этом сугубо официально: по имени-отчеству и строго на «вы». Было как-то непривычно в таком виде вести диалог со своим ровесником, пусть даже и представителем столь уважаемой мной спецслужбы. Видимо, Дмитрий Петрович возомнил себя особо важным секретным агентом, которого Родина направила на спецзадание в глубокий тыл противника, поэтому и сантименты здесь не уместны. Пришлось поддержать правила игры. Вообще, вел он себя достаточно высокомерно, отвечал односложно, в неформальные разговоры с офицерами корабля не вступал. В кают-компанию приходил только для приема пищи. Когда и снисходил до общения, то говорил солидно, весомо, таинственно, при этом как-то нехотя, словно боялся открыть нам, простым смертным, какую-то одному ему доверенную военную тайну. При этом валял дурака до того мастерски, что у обычных людей, не знавших всю его подноготную, могло возникнуть ощущение, что Дмитрий Петрович действительно агент калибра Рихарда Зорге или Рудольфа Абеля, имеющий за плечами шлейф спецопераций по всему миру, которому сам Джеймс Бонд в подметки не годится. Вскоре желание с ним неформально общаться начисто пропало.
Но от недостатка общения наш суперагент совсем не страдал. Ему было хорошо и наедине. То, что в продолжение всего плавания Дмитрий Петрович, что называется, не просыхал, давало повод предполагать, что в прибывших с ним ящиках с аппаратурой бо́льшую часть места занимала отнюдь не аппаратура. Не вызывал сомнения и тот факт, что, несмотря на достаточно юный возраст, разведчик имел уже богатый опыт пьянства и был подвержен вполне сформировавшейся алкогольной зависимости. Но, видимо, это профессиональная болезнь всех спецагентов, несущих свою нелегкую службу вдали от Родины.
Между тем наступил звездный час и Дмитрия Петровича. Самолеты взлетали, садились, корабли маневрировали. Информация лилась рекой. Американские пилоты, будучи уверены, что они здесь одни, не шифруясь, несли в эфире всякую галиматью. Записывалось абсолютно все, чтобы потом детально изучить. Авось что-нибудь да пригодится. Скоро закончились пленки на магнитофон. Тут же был вызван штурман и посажен переводить, а разведчик записывал за ним, что успевал, в толстую тетрадь.
На пятый день вечером, после ужина, корабли противника построились в походный ордер и двинулись в юго-западном направлении. Мы, как рыба-прилипала, последовали за ними. Всю ночь старались держать их курс и скорость, но под утро начали отставать. Еще на момент обнаружения эскадры наша аккумуляторная батарея была наполовину разряжена и сейчас окончательно отказывалась служить.
Мне до сих пор непонятно, почему на такое ответственное дело послали именно нас, а не атомоход. Я не склонен думать, что решение принимал какой-нибудь сухопутный генерал, который не видит разницы между старенькой дизелюхой и современным атомоходом. Хотя подобные прецеденты в истории нашего флота уже случались. Во время Карибского кризиса, например, к берегам Кубы были посланы такие же дизелюхи, как наша. В Саргассовом море часть лодок была обнаружена. Американские эсминцы устроили настоящую охоту. Несколько суток наши лодки держались под водой, совершая различные маневры, пытаясь оторваться. Но когда разрядились аккумуляторные батареи, оставаться под водой стало невозможно, и лодки всплыли под прицелами неприятельских орудий и фотокамер. Узнав об этом, министр обороны разразился проклятиями в адрес командиров, требуя отдать их под суд. Он не понимал, почему подводные лодки всплыли, так как был уверен, что на задание были отправлены атомоходы.
Расстояние между нами и АУГ быстро увеличивалось, и скоро контакт с ней был окончательно потерян. Доложив об этом малоприятном факте вышестоящему командованию, мы получили приказ всплывать и следовать в надводном положении на базу для получения пряников и того, что называется – на пряники. Пряники предназначались доблестной разведке, все остальное – командиру.
Всплыв, уже не таясь, посредине Южно-Китайского моря, командир решил не спешить с возвращением на базу и дал экипажу время для приведения себя в порядок.
Скажу вам честно, подводная служба порой – это настоящий курорт. Лодка лежит в дрейфе, словно огромный обездвиженный кит. Вокруг, куда ни обратишь взгляд, насыщенным ультрамарином разливается гладкая безбрежная пустыня. На небе – узор белого мрамора с голубыми, замысловато закрученными прожилками. Мелодичными переливами ритмично плещутся волны у борта. Вода теплая, ласковая и до того прозрачная, что брошенная с мостика пустая консервная банка, опускаясь на дно, минут десять крутится, играет и сверкает, пока не пропадет в глубине.
Провентилировали отсеки, запустили дизеля на заряд АБ и с нескрываемым удовольствием занялись личной гигиеной. Командир разрешил выход наверх и на палубу. Из отсеков потянулись бледные, опухшие, щурящиеся на солнечный свет существа. Утреннее, еще не жгучее солнце, приятный освежающий ветерок мигом подсушили потные и липкие тела моряков, вылезших из душного чрева субмарины под открытое небо. У надводного душа в ограждении рубки образовалась шумная очередь. Боцман снарядил брандспойт, чем существенно ускорил процесс помывки. Были только слышны его покрикивания:
