– Вот тебе идеологически грамотная парсуна. Ставлю боевую задачу: увеличить это безобразие до размера пять на три метра и повесить на торец казармы.
– Да не справлюсь я. Всю жизнь только чертил. Ну, буквы, пожалуй, смогу, но рисовать не умею совершенно!
– Поздравляю вас, произошло маленькое военное волшебство – уже умеешь. Только что мною в политотдел полка было рапортовано, что у нас стараниями нашего героического дивизионного руководства и лично моими методом сложнейшей армейской селекции в прекрасном коллективе, прямо средь свинарей и кочегаров, внезапно выращен художественный талант фактически мирового уровня. Более в услугах их халтурных полковых мазилок мы не нуждаемся. А посему – назад дороги нет, позади Москва. Приступайте, коллега!
Куда было деваться? Во избежание печального опыта Остапа Бендера, громадный щит и маленькая картинка были расчерчены на строго пропорциональные квадраты, и дело пошло. Правда, несколько озадачивала реакция замполита. Как только изображение было отрисовано карандашом, он уже без улыбки на процесс ваяния смотреть не мог. По мере продвижения процесса веселье его все нарастало, и к финалу работ он уже от смеха постанывал и похрюкивал.
– Заканчиваешь? Ну, давай, давай скорее, сил уже смотреть на эту порнографию никаких нет, – говорил он, просто укатываясь со смеху, глядя, как я ползаю по щиту в коленно-локтевой позе с кисточками и красками.
– Да что тут, в конце концов, смешного, тащ капитан? – уязвленно возмущался я, чувствуя в себе уже некое глубокое родство с Моне и даже немножечко с самим Рафаэлем и не находя ни в своих высокохудожественных страданиях, ни в облике сурового солдата на изображении ничего веселого.
– Цыц, воин! Не скажу, пока не закончишь и не повесишь плакат.
Плакат был закончен, и ребята из моего отделения водрузили его на стенку казармы. Счастливый замполит, потирая радостно руки, отвел меня в сторону и, тыча в воина на плакате пальцем, предложил:
– А теперь, дружище, извольте пересчитать ему пальцы на левой руке.
Я обмер. Поверх цевья автомата лежал большой палец, а остальные пять крепко сжимали цевье снизу.
– И вот только попробуй кому-нибудь об этом проболтаться или закрасить лишний палец. Убью! Я, может быть, теперь каждый день, идя на службу в этот дурдом, буду радоваться.
– Зато текст красиво получился!
– Текст – да-а-а… Хорош! Впечатляет. Только зачем ты слово «славу» написал с буквы «з»?
– Как! Где?
– Всё-всё. Расслабься, шучу я так.
Упомянутое уже чувство юмора у замполита было хорошее, но иногда несколько своеобразное. Именно он одним прекрасным утром ярко высветил передо мной древнюю тезу о том, что мальчики никогда не взрослеют.
– Так! Сегодня у нашего горячо любимого уставника, начальника штаба, день рождения. Вечером планируется тихое офицерское застолье, плавно перерастающее в лихую гусарскую попойку. Нужен подарок. А какой лучший подарок имениннику? Правильно! Подарок, сделанный своими руками. Ты прямо сейчас рисуешь и клеишь мне из картона точную копию пачки сигарет «Овальные». Только вместо названия «Овальные» пишешь слово «Кизяк», а вместо «Минздрав предупреждает…» ваяешь: «Министерство обороны майора имярек уже предупреждало».
Работа закипела. Я ваял, а замполит увлеченно потрошил заводскую пачку сигарет.
– Замполиты, политруки… Мы по-прежнему комиссары!.. – тихонько напевал он, вытрушивая до половины табак из каждой второй сигареты и, засунув в гильзу немного наструганной серы от спичек, забивал табак обратно.
Так мы и продолжали невинно развлекаться дальше. Возникший однажды у нас жаркий спор о том, что тексты скучной, набившей оскомину наглядной агитации никто не читает, был разрешен просто и элегантно. Я, уверявший, что не читают, готовя стенд под итоги XIX партконференции, прервал на середине текст статьи, отсчитал необходимое количество букв и вписал вместо них строчку стихов из носовского Незнайки: «Торопыжка был голодный, проглотил утюг холодный», а затем продолжил далее текст доклада. На первом же офицерском собрании замполит под гомерический хохот офицеров, прочитавших все-таки от скуки текст стенда, выглянул из Ленкомнаты в коридор и, увидев меня, с нетерпением ожидающего результатов, весело произнес:
– Корнет! Ваша карта бита.
Но апофеозом наших совместных забав стал мой «дембельский аккорд». Сверху была спущена реляция о полной переделке Ленкомнаты в свете последних политических моментов. На мое предложение и нам активнее включиться в бодрые процессы перестройки и, смело ломая вековые устои, стилизовать оформление Ленкомнаты под готический собор, замполит просто с демоническим блеском в глазах горячо согласился. Всего через месяц состоялась торжественная сдача объекта. Священное для каждого сознательного военного помещение выглядело торжественно и таинственно. Маленькие стекла окон с частыми переплетами, заклеенные разноцветными полупрозрачными пленками, напоминая старинные витражи, давали бесподобную игру света. Стенды были со стрельчатыми арками, шоколадно-коричневого цвета, с фанерными контрфорсами и аркбутанами по бокам, поверх стендов шли большие белые готические же пенопластовые буквы заголовков: «Боевой путь части», «Ленинский комсомол», «Дело Ленина живет и побеждает» и так далее. Дальняя торцевая стена, занятая ареопагом портретов членов ЦК КПСС, была оформлена под стройные высокие трубы церковного органа, и, казалось, строгие старики из Политбюро вот-вот запоют вприсядку величественные хоралы Иоганна Себастьяна Баха. Приехавший принимать работу начальник политотдела полка, войдя в Ленкомнату, сперва от такой красоты слегка остолбенел, потом, заворчав что-то одобрительное, обнажил голову, заложил назад руки и принялся расхаживать в глубочайшей задумчивости.
– Нет! Мне определенно нравится, – говорил наш серьезный искусствовед не в штатском. – А что? Свежо, солидно, серьезно. Смелые темные глубокие цвета. Белоснежные стройные буквы, навевающие мысли о чистоте партийных помыслов. Но!.. Что-то не так… Вот не так что-то…
Обеспокоенный непонятным, он то отбегал подальше и, складывая пальцы, как опытный фотограф, «рамочкой», рассматривал перспективу Ленкомнаты сквозь нее. Наглядевшись издалека, приближался совсем вплотную и жадно нюхал стенды, еще вкусно пахнущие свежей смолистой сосной реек, водоэмульсионной краской фона и медовой гуашью букв. Нанюхавшись, обходил все помещение тревожным дозором как по, так и против часовой стрелки. Мы с замполитом, сияя как медные чайники улыбками победителей, стоя рядом по стойке смирно, делали на него равнения головами то вправо, то влево. Через полчаса его озарило. Он просто весь как бы взорвался изнутри. Первую минуту, собирая себя в кучку, напрочь потеряв дар речи, он хватал молча как рыба ртом воздух, тряс над головой кулаками и топал ножкой, а потом его прорвало:
– И-и-и… идиоты, – кричал он. – С-с-с… суки! Э-э-э… это что за елупень? Я вас (нецензурное слово) конем до селезенок!..
Далее последовали уже совершенно непечатные, но замечательные в своей сложной виртуозности фразы, суть которых сводилась к твердому обещанию устроить нашей «шайке негодяев и идеологических диверсантов» целый комплекс захватывающих мероприятий в его, начальника политотдела, самом тщательном исполнении. Замполиту обещали турпоездку по красивейшим местам природных заповедников, где не бывал даже Макар, и гораздо далее, а вашему покорному слуге – вовсе не дисбат, нет, а тюрьму. Годков этак на десять, не менее.
