Я сказал господину Ма, что хочу отдать ему вознаграждение на специальном ужине, который мы хотим устроить для поисковой команды следующим вечером. Он согласился прийти, но настаивал на том, что не хочет брать деньги в качестве вознаграждения. И когда Ричард, Лу Синь, Гоби и я собирались уходить, вошел какой-то человек, на лице у которого играла, как мне показалось, натянутая улыбка. Мы не были знакомы, но его лицо я где-то видел.
«Я муж Нурали» – сказал он, вцепившись мне в руку мертвой хваткой. Я понял, что он настроен решительно.
Я вспомнил, где видел его раньше. Это был один из водителей на забеге. Гоби стояла на полу, и он встал на колени, чтобы поднять ее.
«Да, – сказал он, поворачивая ее перед собой, как будто это была древняя ваза, которую он собирался купить – Это точно Гоби».
Он вернул ее мне. «Мы делали все возможное, чтобы сохранить ее для вас, но она сбежала. Ей понадобится хороший забор, когда вы привезете ее домой».
Наш план по проникновению Гоби в отель был прост. Мы решили посадить ее в сумку и пронести. Проблема состояла в том, что, как и во всех отелях и общественных зданиях в Урумчи, безопасность здесь обеспечивал не только парень в бронежилете с АК-47. Здесь приходилось иметь дело еще и с рентгеновским аппаратом и металлодетектором.
Мне предстояло разыгрывать сцену и создавать отвлекающий маневр. Я нес незастегнутую сумку, набитую объявлениями и снэками, которую уронил на пол возле сканера. Я шумно суетился и бесконечно извинялся, ползая по полу и собирая их. В это время Ричард с Гоби, которая тихо сидела в джинсовой сумке, издали немного напоминающей пальто, прошли сквозь металлодетектор, надеясь, что мы не забыли вынуть оттуда ничего, на что детектор может отреагировать.
В комнате наконец настало время осмотреть Гоби. Шрам у нее на голове свидетельствовал о страшной ране, и было неизвестно, нанесла ли ее другая собака или человек. Шрам был толстым, но уже хорошо затянувшимся, и, на мой взгляд, беспокоиться было не из-за чего.
А вот с бедром у нее были проблемы. Ей было несомненно больно, когда доктор неосторожно подняла ее вчера вечером, и при малейшем надавливании она вздрагивала. Но когда я отпустил ее на землю, проблема оказалась еще более очевидной. Она едва могла выдерживать малейшую нагрузку на лапу.
Я снова и снова задавал себе вопрос, что же могло с ней случиться.
Утром я поговорил с Кики о том, что делать дальше. Мы знали, что Нурали не занималась абсолютно никакими осмотрами, которые были необходимы Гоби для перелета, поэтому прежде всего ее нужно было вести к врачу. После это оставалось ждать завершения всех бюрократических процедур и ехать в Пекин за разрешением.
«Сколько на это понадобится времени?» – спросил я.
«Может быть, неделя, может быть, месяц».
Вчерашняя депрессия снова напомнила о себе. «Вы уверены, что нужно лететь? А почему мы не можем поехать на машине?»
«Дорога займет тридцать четыре часа, и вас не впустят ни в один отель. Вы точно захотите оставить ее в машине?»
Я не хотел. Мы согласились, что поездка на машине останется запасным планом.
«Кроме того, – добавила она, – я связалась с авиакомпанией, в которой мне пообещали пронести Гоби на самолет без всяких отметок об этом».
Оставшуюся часть дня мне оставалось только присматривать за Гоби. Я кормил ее, когда она хотела есть, позволял ей играть с моими носками, когда ей было скучно, и втихаря спускал ее на лифте к подземной парковке, когда ей нужно было сделать свои дела. Это была мечта, а не собака; она не лаяла в комнате и не возражала, когда я в сумке выносил ее из комнаты.
Как ни странно, этот день напомнил мне об одном периоде в моем подростковом возрасте, когда я был в хороших отношениях с мамой. Я болел, и мне нужен был уход, и на некоторое время агрессия в отношениях между нами испарилась.
Болезнь проявилась, когда мне было тринадцать, я лежал дома на ковре и смотрел по телевизору самое значительное событие в моей жизни. Красотка и крутой парень в популярной австралийской мыльной опере «Соседи» собирались пожениться. Об этом говорили все – даже больше, чем когда Клифф Янг выиграл забег от Сиднея до Мельбурна. Я был влюблен в красотку Шарлин, и занял место в первом ряду на ковре, когда заиграла музыка в начале фильма. «Neighbors, everybody needs good neighbors…» («Соседи, нам всем нужны хорошие соседи…»).
Как раз перед тем как Скотт и Шарлин собрались сказать «Да», я отключился. Это все, что я помню.
Я очнулся в больнице. Я чувствовал себя ужасно, как будто все органы внутри меня перемешались. Врачи говорили непонятными мне словами, и я не мог уловить ни единую мысль. Ужасное чувство тошноты нарастало. Несколько часов я чувствовал себя так, как будто сейчас взорвусь, пока наконец мне не удалось уснуть, чтобы проснуться через двенадцать часов.
Со мной случился приступ эпилепсии, и маме пришлось объяснять мне, что такое эпилепсия.
Припадки случались со мной еще несколько раз, и после каждого раза наступал период – день или два – когда я чувствовал себя ужасно. Я не ходил в школу, меня водили к специалистам, и я свыкался с мыслью, что этот нежданный гость будет постоянно возвращаться в мою жизнь, принося с собою хаос.
Затем, меньше чем через год после первого приступа, я начал понимать, что после последнего приступа прошло уже несколько месяцев. Визиты к врачу стали все реже и реже, и жизнь вернулась в нормальную колею.
Как ни смешно это звучит, я почти скучал по эпилепсии. Не по самим приступам, а по тому, как они возвращали маму к обычной жизни. Каждый приступ приносил смягчение отношений с ней, новую оттепель. Резкие слова пропадали, она готовила мою любимую еду и даже обнимала меня. После того как она так потеряла Гарри, видеть меня бьющимся в эпилептическом припадке наверняка было для нее особенно тяжело, но я получал от нее только любовь и заботу. Это было бесценное время. Наконец-то ко мне вернулась моя мама. Жаль только, что ненадолго.
Я пытался ухаживать за Гоби так, как за мной ухаживала мама. Я пытался забыть стресс, пережитый в предыдущие недели, и просто наслаждаться временем, проведенным с ней. И я, и она были до крайности уставшими, и провели большую часть времени, дремая рядом.
На следующее утро начались проблемы. В комнате была вся еда, которая требовалась для Гоби, но мне на завтрак нужно было что-то еще, кроме собачьих галет и консервов. Гоби спала, поэтому я решил потихоньку выйти из комнаты и спуститься на первый этаж, чтобы быстро перекусить.
Я быстро закрыл дверь, стараясь не шуметь, повесил на дверь табличку «Не беспокоить», и тихонько пошел по коридору к лифту. Наблюдая, как передо мною закрывается дверь, я надеялся, что не услышу лай собаки.
Меньше чем через пятнадцать минут я поднялся на свой этаж. Выходя из лифта, я пропустил официанта с тележкой, свернул за угол и тут же увидел, что дверь в мой номер открыта. Я вбежал в комнату. Гоби не было нигде – ни под кроватью, ни в шкафу, ни за шторами.
