– О сегодняшнем дне, вернее о предстоящих похоронах и поминках. Что надо в меню включить, а без чего можно и обойтись.
– Кудряшов выглядел как обычно?
«Странный вопрос, – отметила я раздраженно. – Может, для полиции перешагивать через чьи-то трупы – обычное дело, но в моей практике это впервые, как впрочем, наверное, и для остальных».
– Какой там обычно! Разве обычно такое случается? – озвучил мои мысли Андрей Михайлович. – Мы все были расстроены и подавлены смертью Дмитрия. Я даже с Василием Ивановичем долго говорить не стал. Он словно вполуха меня слушал и, как мне показалось, торопился.
– Куда?
– Домой, наверное. Я его отпустил. Потом сам ушел. Ну да вы видели, как я уходил! – вспомнил Андрей Михайлович. Лицо его просветлело. Денис Александрович напротив, по-моему, расстроился. – Я еще у вас спросил, можно ли мне идти. Вы к тому времени всех опросили.
– Н-да, – нехотя подтвердил Лукин. – Идите.
Мне тоже не имело смысла оставаться в зале. Мои служебные обязанности никто не отменял: мне, как бухгалтеру, всегда есть чем заняться.
В кабинете до сих пор стоял запах табачного дыма. Вчера Лукин, бесцеремонно заняв мое рабочее место, даже не спросил, можно ли здесь курить. Вместо пепельницы он приспособил пустой цветочный горшок, который успел заполнить окурками почти наполовину.
Не люблю кавардак на рабочем месте, поэтому, прежде чем положить на стол бухгалтерские счета, я достала тряпку и начала наводить в кабинете порядок: вытерла стол, взяла в руки корзину для мусора, чтобы отнести ее содержимое на помойку.
Прекрасно помню, что вчера моя корзина была пуста: перед концом рабочего дня я всегда освобождаю ее. Моим кабинетом пользовался только Лукин, значит, это он оставил такой ворох скомканных бумаг.
Мне стало интересно, как можно за два часа испортить пачку писчей бумаги, между прочим, моей личной бумаги, аккуратно лежавшей в пластиковой коробочке.
– В конце концов, он ведь не спрашивал у меня разрешения взять бумагу? – пробурчала я себе под нос, разворачивая скомканный листок. – Значит, и претензий ко мне не должно быть никаких.
Как оказалось, Лукин неплохо рисовал. Опрашивая свидетелей, он делал наброски – шаржи. Я нашла свой портрет, портреты повара-японца, Вани и Василия Ивановича. Денис Александрович подмечал наиболее запоминающуюся деталь и делал на ней акцент. Себя я узнала по выдающимся скулам и вздернутому носу, Ваньку – по ушам. Нос с горбинкой был отличительной чертой Василия Ивановича. Японец – и в Африке японец!
– Ни дать ни взять – Пушкин! – сорвалось с языка. – А это что? Ну и скомкал! Так сразу и не развернешь.
Мне удалось разложить на столе помятый листок. Написав всего одно слово «тетродотоксин», дважды подчеркнув его, поставив сверху жирный знак вопроса, а потом зачеркнув, Денис Александрович плотно смял бумагу и выбросил в корзину.
Вспомнился подслушанный разговор Лукина с судмедэкспертом Борисом Карловичем. Тот почему-то был уверен, что Димка отравился не тетродотоксином, а чем-то другим.
«Как бы поточнее узнать причину Димкиной смерти? – задумалась я. – Рано или поздно мы, конечно, все узнаем, а сейчас, пока идет следствие, придется приложить усилия, чтобы хоть что-то выяснить».
Чтобы понять ход мыслей Лукина, я перевернула корзину на стол и стала скрупулезно осматривать каждую бумажку. Увы, ничего интересного больше я не нашла. Пришлось все сгребать обратно в корзину.
Путь к мусорнику лежал мимо груды ящиков, на которых наши мужчины любят сидеть в минуты перерыва. Еще вчера здесь сидел и курил Василий Иванович – сегодня только Ванька по-детски хлюпал носом, полагая, что его никто не видит.
– Ваня, – позвала я парня.
Иван меня услышал, но отвернул лицо, чтобы вытереть слезы, вернее размазать их по щекам.
– А… Это ты, Вика?
– Я. Мне сказали, что это ты нашел Василия Ивановича? – спросила я, присаживаясь на соседний ящик.
– Я, – сдавлено протянул он. Слезы душили его, но он изо всех сил боролся с проявлением своей слабости.
– Ты долго здесь вчера был?
– Нет. Я практически сразу за тобой ушел. Сначала хотел подождать Василия Ивановича, но его увел Андрей Михайлович договариваться по сегодняшнему дню. Я постоял немножко, но так его и не дождался. Вышел Сашка, мы и пошли. Сегодня пришел пораньше, еще не было восьми. Надежда Ивановна меня у двери догнала. Валентин подъехал на своем жигуленке. Вместе мы постучали в дверь. Открыл заспанный Павел, наш охранник. Ему тоже вчера досталось. Полиция ушла из «Кабуки» только в первом часу. Надежда даже убирать не стала: понадеялась на сегодняшнее утро. Делать мне было нечего, я стал ей помогать таскать мусор на помойку. Там я Василия Ивановича и нашел. Смотрю: он лежит, холодный такой, и кровь такая густая, темная, почти черная.
– А ножа не видел?
– Не было никакого ножа. Вся одежда была забрызгана кровью, а ножа не было.
– Может, ты не заметил?
– Нет, полиция тоже нож искала, но не нашла.
– А следов драки не было? Может, лицо у Василия Ивановича было в ссадинах или синяках.
– Вроде бы не было никаких ссадин. Я на него секунды три смотрел, не больше Мне сразу плохо стало – стошнило. Как вернулся в кафе, не помню. Только и смог, что рукой махнуть туда, откуда пришел. Полицию Валентин вызвал. Меня Надежда откачивала. Узнать бы, кто этот гад, который Василия Ивановича ножом полоснул, – Ванька подозрительно шмыгнул носом, отворачивая от меня лицо.
– Ну-ну, – похлопала я его по плечу. – Не плачь. Убийцу обязательно найдут и накажут.
– А я и не плачу, – опять шмыгнул носом Ванька. – Опер подозревает, что его местная шпана могла порезать, а я не верю. Во-первых, Василия Ивановича все в округе знали. Он бомжей подкармливал. Собачники к нему ходили за объедками. Алкаши закуску просили. Василий Иванович всем давал. А во-вторых, он ведь неконфликтный был совершенно. Со всеми мог найти общий язык. А уж когда выпьет, то последнюю рубаху с себя снимет.
– Но вчера же он не был пьян. Может, только после моего ухода употребил?
– Нервишки поправить? – переспросил Ванька. – Да, собственно, какая разница? Говорю же, Василий Иванович был неконфликтный.
– И все-таки его убили, – задумчиво протянула я. – Вань, ты дольше и больше с Василием Ивановичем общался, он тебе о себе что-нибудь рассказывал?
– А то! Про детство рассказывал, про юность, как поваром стал. Он ведь родился в очень бедной семье. Основная еда – каша. Мясо только по праздникам. Мечта детства – отъесться до отвала. Потому и в повара пошел. В армии он тоже служил на кухне. Вернулся – устроился в столовую младшим поваром. Потом его старший повар с собой в ресторан забрал. Скоро сам шеф-поваром стал. Господи, горе горькое! – по-бабьи запричитал Ванька.
