– Насколько я могу судить.
– Дед! Интересно, те сумасшедшие волны, о которых ты говорил, не вызваны ли они появлением в ваших краях подростков, связанных со стихией воды?
– Ну, перед футбольным матчем определенно отмечалось усиление активности торнадо – и это единственная предсказуемая вещь в этой чертовой погоде, так что, возможно, ты прав, сынок. – Старик сделал паузу и добавил: – Но если ты прав, страшно подумать о том, что может произойти там, где появятся дети Огня.
– Именно поэтому нам срочно нужна любая информация, какую только можно раздобыть, – сказал Тейт. – Мы с Фостер, кажется, разгадали код, который использовал Стюарт, чтобы зашифровать штаты, где родился каждый ребенок.
– Вот и хорошо! Продолжайте в том же духе. Будет легче, если мы сможем хоть немного сузить круг поисков детей, – сказал дед. – Я целыми днями просиживаю в библиотеке, продолжаю разыскания. И потихоньку ковыряюсь в формулах Стюарта – но, честно говоря, Тейт, продвигаюсь я тоже потихоньку. Это все равно что пытаться расшифровать язык без Розеттского камня
[33]. – Он выдержал паузу и добавил: – Ты уверен, что не хочешь, чтобы я показал это одному из профессоров-генетиков? Они справятся гораздо лучше, чем я.
– Нет, дед! Ты обещал никому не рассказывать!
– Эй, не кипятись. Я всегда держу свое слово, и если ты просил обойтись без посторонней помощи, так оно и будет. Я просто уточнил.
– Кора сказала Фостер, что мы не должны отсвечивать. Дед, Кора даже выправила нам фальшивые документы. Она изменила наши фамилии и все такое. Фостер целиком доверяла ей, а Кора была замужем за Стюартом, так что знала этого чувака лучше, чем кто-либо, и, если уж она была так напугана, значит, по делу. Мы в опасности, и нам нужно залечь на дно.
– Ладно, сынок. Я понял. Рот на замок, ключ выбрасываю. – Дед откашлялся и продолжил: – Я должен еще кое-что тебе сказать. Есть две новости: хорошая и плохая.
– Может, сначала хорошую?
– Я почти уверен, что никто, кроме Стюарта и его четверки головорезов, тебя не разыскивает, – сказал дед.
– И это хорошо, но почему ты заговорил об этом? – удивился Тейт.
– Это подводит меня к плохой новости. Сынок, ты признан погибшим.
На несколько мгновений Тейт лишился дара речи. Он даже думать не мог – так гудело в ушах. Наконец, с трудом откашлявшись вслед за дедом, он выдавил:
– Как? Я ведь жив.
– По официальной версии, о которой меня уведомили копы, твои останки идентифицированы с помощью стоматологической карты.
– Но это невозможно. Вот же я, стою здесь, живой и невредимый.
– Да, да, да – вот почему я задал копам много вопросов. И выяснил, что твоя стоматологическая карта из кабинета местного доктора Теобальда оцифрована. И, поскольку это скромная клиника, системы безопасности там практически нет. Даже такому старому пню, как я, понятно, что любому хакеру не составило бы никакого труда взломать базу данных клиники и внести в твою медицинскую карту нужные изменения. А уж у сумасшедшего ученого наверняка имеется ручной гик.
– Значит, я действительно официально мертв? – Тейт как будто никак не мог осознать это.
– Официально, по закону и самым серьезным образом. Они даже отправили твои так называемые останки сюда на кладбище, где упокоены твои родители. Я сделал вид, будто похоронил тебя рядом с ними.
Тейту снова пришлось откашляться, но голос все равно дрогнул.
– Спасибо, дед. Представляю, как это было ужасно для тебя.
– Да нет, все не так плохо. Слава Богу, ты нашел возможность позвонить, и я узнал, что с тобой все в порядке. Куда тяжелее было хоронить мою маленькую девочку и твоего отца.
Какое-то время оба молчали. Просто слушали дыхание друг друга. Наконец Тейт заставил себя заговорить.
– Мне очень жаль, что меня не было там с тобой, дед. Ты не должен был переживать это в одиночку.
– Родители не должны хоронить своих детей. Это против природы. Мне тоже жаль, что тебя здесь не было, сынок, но своим приездом ты подверг бы себя опасности, а уж чего я точно не пережил бы, так это настоящих твоих похорон.
– Обещаю, что тебе не придется меня хоронить, дед. И помни, что ты тоже не одинок. Я буду звонить, и, как только разберемся с этим бардаком, мы обязательно будем вместе, – продолжил Тейт нарочито бодрым тоном, пытаясь развеять грусть, которую расслышал в голосе деда. – Эй, тебе определенно понравится здесь. Очень много зелени, всяких растений и прочей живности – короче, куда ни глянь, сплошная биология.
– А как насчет раздолья для собак? Ты же знаешь, что я и шагу не ступлю без моей Багзи-Миллион
[34].
Тейт усмехнулся. Багзи-Миллион – так звали огромного, лохматого ирландского волкодава, с которым дед был неразлучен.
– Земляничные Поля – это примерно двадцать пять акров. Идеально для Багзи. Слушай, дед, какая это по счету? – Дед всегда держал ирландских волкодавов и всех называл Багзи-Миллион, в честь своего любимого книжного магазина, куда ему разрешали приводить с собой таких гигантов, и эта традиция была старше Тейта.
– Это Багзи-Миллион номер пять, и я полагаю, что она самая умная из всех. Только вчера взвесил ее, и она потянула на шестьдесят с лишним кило.
– Дед, это не собака. Это человек. – Тейт рассмеялся.
– Не-а. Собаки всегда лучше людей.
– Не буду с этим спорить, дед. Ладно, мне пора идти. А то Фостер забеспокоится, что меня долго нет.
– Сынок, ты должен сказать ей правду.
– Я помню, дед. Позвоню снова, как только смогу. Люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя, сынок. Береги себя. Обещаешь?
– Зуб даю.
15
ТЕЙТ
– Фостер? Я вернулся из магазина! Слушай, на обратном пути я заскочил на винодельню «Белла Органик» и набрал там кучу этих мелких летающих тарелок – твоих любимых патиссонов. Если ты приготовишь их в кокосовом масле с солью, я разожгу гриль и зажарю того лосося, что купил в бакалейной лавке, и, думаю, на грядке найдутся спелые помидоры и перец. – Тейт загрузил в холодильник скоропортящиеся продукты и выглянул из кухни в коридор. – Фостер! – крикнул он.
«Может, опять торчит в Бэт-пещере? Но оттуда она обычно прибегает на кухню, когда я возвращаюсь из магазина. Не из-за меня, конечно, а ради еды. Фостер никогда не пропускает ленч – как она называет любой прием пищи». Поначалу Тейт находил это странным. Теперь он думал, что это мило, и сам стал называть завтрак «первым ленчем».
