– Немножечко интересует, – сказала Марьяна. Она и вправду об этом задумывалась, не предполагая, что Павел всерьез ей это предложит. – Однако прости, мне нужно подумать. Знаешь, все эти бытовые вопросы… У меня мама уже пожилая, и я о ней забочусь, квартира в Москве. Сдавать ее я не хочу, а если вот так ездить, то… В общем, некие вещи, которые нужно обдумать. И организовать, чтобы без меня всё работало, пока я порхаю по миру.
– Я понимаю, – сказал Павел, – но, по моему опыту, это все решается. Просто нужно, чтобы ты хотела. И я не собираюсь тебя заставлять, если это не твое, то в принципе…
– Я поняла, – прервала его Марьяна. – Конечно, я подумаю, и спасибо тебе за предложение и за возможность осуществить твою мечту. – Она засмеялась. – А может быть, и мою, я пока не знаю.
Сейчас, вспоминая об этом, Марьяна горько думала, сколько же в ней было безобразной наивности. Эта наивность возможна только лишь в случае, когда ты не понимаешь, как устроен мир вокруг тебя, – и когда он больно прикладывает тебя палкой по хребту, ты осознаешь, как все это время ошибалась.
Марьяна не успела рассказать родственникам о том, что предлагает ей Павел, она не успела толком ничего сделать, потому что ей позвонила мама и снова попросила приехать. И выяснилось, что мама больна… вот тогда-то это и выяснилось.
Конечно, теперь ни о каких поездках не могло идти речи. Марьяна честно объяснила это Павлу, не уточняя подробностей, о которых Лия Николаевна запретила говорить кому бы то ни было. И Павел не выдержал этой закрытости, он через какое-то время просто растворился в окружающем пространстве, отправился в очередное путешествие и словно бы и не вернулся из него, хотя он, наверное, вернулся – только уже не к Марьяне. Их отношения продлились слишком недолго, чтобы Марьяна могла рассчитывать на то, что едва знакомый человек поймет, почему она так поступила.
Часть третья
Белый
Глава 16
Утром Марьяна проснулась еще до рассвета. Ей вообще нравилось просыпаться рано, когда большая часть окружающего мира еще спит, а ты уже бодр, весел и готов совершать великие дела. Однако сейчас для этого не требовалось даже прилагать каких-то особых усилий: все-таки октябрь, и даже там, где царило практически вечное лето, рассвет наступал поздно, около половины восьмого.
В семь утра Марьяна спустилась на кухню, окутанную мягкими сумерками, быстро разобралась с местной кофеваркой (опыт не пропьешь), сварила себе крепкий черный кофе, накинула куртку и через террасу вышла к морю так же, как и вчера вечером.
Над морем занимался рассвет. Небо уже посветлело, линия горизонта просматривалась четко. Стоя прямо у кромки прибоя с чашкой кофе в руке, Марьяна смотрела, как проявляются из ночной серости яркие краски: вот перестали казаться белыми и превратились в розовые цветы олеандра, вот на камнях проступили зеленые пятна водорослей, а вот и палатка спасателей на пляже из темно-серой превратилась в ярко-красную. Море было спокойным, гладким, как стекло. Вкус местного кофе на губах казался необычным. И Марьяна в очередной раз почувствовала себя счастливой.
За ночь она пережила последствия вчерашних неприятных разговоров и переключилась на то, что составляло ее суть. На дело. Она приехала сюда не просто так, как завещал великий Райковский, и непременно получит удовольствие от пребывания на острове, в этом уж Марьяна точно теперь не сомневалась. Однако с собой она захватила фотоаппарат и массу идей.
Если уж побеждать в конкурсах, то делать это красиво. Поэтому сейчас Марьяна не только просыпалась наедине с утренним морем, небом и горами, она смотрела, как меняется утренний свет, и насколько он мягок, подойдет ли он для снимков крупным планом или нет. Даст ли он что-то особое макрофотографии или же, наоборот, уничтожит ее на корню.
Пока что реальность выглядела очень привлекательной. Утренний свет, который, как известно, для фотосъемки самый лучший, выглядел мягким и рассеянным, самое то, чтобы наилучшим образом передать цвета. Марьяна стояла, засекала время – и поняла, что наилучшее освещение для ее целей будет в пятнадцать минут девятого. Солнце уже над горизонтом и светит довольно ярко, однако пока еще в дымке, и оттого свет получается рассеянным и прекрасным, как будто все вокруг обсыпали золотой пыльцой.
– Вот это мне и нужно, – пробормотала Марьяна себе под нос.
Осталось уговорить кузнечиков, божьих коровок и кошку. Фелька всю ночь проспала у Марьяны на кровати, видимо, сильно утомилась после перелета, даже к Еве не забежала, а может, еще не разобралась в расположении местных комнат. Если погода не испортится (а с чего бы ей портиться, тем более Янис сказал, что сейчас по прогнозу ожидается устойчивая жара в течение ближайших двух недель), то завтра утром Марьяна, пожалуй, прихватит кошку на берег, проследит, чтобы та не испугалась, и попробует сделать несколько снимков. Кузнечики вот, например, уже не спят.
Под их стрекотание Марьяна вернулась в дом. Вчера гречанки забили холодильник продуктами, да в таком количестве, что Марьяна только крякнула, сунув нос внутрь. Этим же можно полк солдат накормить… или одного очень-очень голодного Ивана. Несколько сортов сыра, мясо, оливки разного вида, что-то похожее на творог, фрукты. Эх, гуляй, душа! Марьяна прикинула, из чего можно было бы приготовить завтрак, и, сделав себе вторую чашку кофе, устроилась за кухонным столом с книжкой. Отпуск так отпуск. Сегодня она ничего фотографировать не будет, а будет просто отдыхать.
За четыре дня на Крите Марьяна полюбила этот остров так, как, пожалуй, до сих пор любила только Москву. Поездка в Стокгольм ей понравилась, девушка с удовольствием оказалась бы еще раз в этом северном городе, но Крит… Он был особенным, как талантливый человек. Ни на что не похожим.
Марьяна бродила по песку и гальке многочисленных пляжей (Янис пригнал бодрую красную машинку по первому требованию, и Иван с удовольствием сел за руль), трогала листья олив, смотрела на забавных осликов. Съездили в пещеру Зевса, готично подсвеченную зелеными фонарями, полюбовались на белые крылья мельниц на плато Лассити, посмеялись над трюками веселых дельфинов и на полдня зависли в аквариуме. Освоили парочку греческих таверн, коих было полно на каждом углу. Гладили и подкармливали тощих греческих кошек, которые могли есть сколько угодно и не толстеть. Любовались на белоснежные яхты в маринах, и Иван сказал, что можно будет отправиться в небольшой круиз на день. Марьяна фотографировала оливки, Фелькины уши, глубокие провалы ущелий и блики на стакане со свежевыжатым апельсиновым соком. На фоне сдержанных гор Крит радовал яркими мазками, настолько сочными, что каждый из них хотелось унести с собой и потом рассматривать долгими зимними вечерами – не примерещилось ли? Нет, вправду было…
С родственниками Марьяна больше не созванивалась. Каждый вечер писала маме, получала ответ, что всё хорошо. Антон и вовсе не объявлялся.
Марьяна стояла на развалинах древнего города и чувствовала, как ветер гладит ее по щекам. Ветер рождался в горах, окружавших распаханную долину, посреди которой высился холм. А на холме и покоились остатки древнего города Фестос.
