Мерзко. Противно. Потому что стоит закрыть глаза, и перед ними они. Мой отец и моя жена. Сплетенные тела. Громкие стоны. Жадные толчки.
Дьяяяяявол…
И смех. Я, блядь, слышу постоянно их смех над собой. Громкий, резонирующий. Слышу его в своей голове. Он вибрирует под моей кожей. Он выкручивает сознание. Снова и снова. Ублюдок, Мокану, ты же подозревал.
В своих воспоминаниях я вижу, как ты мечешься по спальне, зарывшись пальцами в волосы, и пытаешься угадать, с кем тебе изменяет сегодня жена, оставшаяся за тысячи километров дома, молясь, чтобы им был не Самуил.
Подозревал и ничего не мог сделать. Потому что подсел на эту суку. Конкретно подсел. Самый настоящий наркоман, понимающий, что в конце концов сдохнет, но не готовый отказаться от еще одной дозы.
Пять сотен лет твой отец упорно не замечал тебя, относился к тебе словно к последней мрази на этой планете… Как можно было поверить, что за какую-то жалкую пару лет он воспылает к тебе любовью? Тот, кто боготворил твоего брата, и не раз подставлял под пули твою спину? Каково было потешаться над сыном-идиотом? Насколько ветвистыми рогами ты его наградил? Подонок, заделавший ублюдков по всему земному шару.
— Морт.
Думитру необычно эмоционален эти дни. Смотрит в мои глаза, ожидая ответа, и, не сдержавшись, на секунду отводит их. Ровно на секунду, но я успеваю заметить. Привыкай, Курд. Белые. Они белые и пустые. Я сам видел их только раз. Но не сразу понял, что во мне изменилось. Точнее, не понял вовсе. Пока не заметил ошарашенный взгляд Лизарда. Именно помощник спросил, почему он изменился. Цвет глаз. Такой пустяк на самом деле. Разве имел он значение в нашей бесконечности боли и крови?
— Марианна беременна. Она носит моего ребенка, и до тех пор, пока он не родится, я не позволю никому и ничему угрожать королевской семье.
Еще одна усмешка, и я знаю, какой вопрос готов сорваться с губ Главы.
— Это МОЯ дочь. Я уверен в этом. Как и в том, что она должна благополучно явится на этот свет. Иначе…
— Что иначе? Ты предлагаешь мне, Главе Нейтралитета, продолжать терять своих людей, сильных, обученных нейтралов, смотреть, как погибают сотнями представители разных рас в этой долбаной войне, ради того, чтобы у тебя, наконец, родился СВОЙ ребенок?
— Я предлагаю тебе выбор, Курд. Либо жизнь моей дочери. Либо ты приобретешь еще одного врага.
— Что мешает мне приказать схватить тебя и удерживать в плену, истязая день за днем? Что не позволит мне прямо сейчас, — он склонился, опираясь обеими ладонями о стол, — вырвать тебе сердце, вывернуть сознание наизнанку и оставить подыхать на полу моего кабинета?
— То, — приблизиться к нему настолько, что нас разделяют только считанные сантиметры. Глядя глаза в глаза, ощущая холод его дыхания на своем лице, — что ты не уверен, что сможешь сделать это со мной. Страх, — Глава оскалился, — ты боишься, Думитру. Твои люди давно уже отчитываются сначала передо мной, и только с моего разрешения идут к тебе. Твое сознание давно уже не может с прежней легкостью проникнуть в мое, — обхватил своими руками его ладони, посылая холод, который испытывал внутри, наблюдая, как становится рваным его дыхание, — тогда как моя энергия способна заморозить твою в считанные секунды.
Удерживать его руки, глядя, как начинают синеть губы и, подобно электрическим разрядам, вспыхивает сетка вен на его лице. Глава злится, но не может пошевелиться, не может оттолкнуть меня. Отстранился от него, позволив сделать глубокий вздох, и произнес, наблюдая за тем, как начали возвращаться краски на побледневшее лицо.
— Всего пара месяцев, Курд. Потом ты получишь голову каждого из них. Слово Морта.
* * *
Смерть отстраняется, любовно проводя дырявой рукой с висящими ошметками мяса по моей шее. Отходит по ту сторону костра и, склонив голову и растягивая тонкие губы в подобие улыбки, нетерпеливо щелкает костлявыми пальцами. Она никогда не зализывает раны, оставленные своими укусами. Подозреваю, ей нравится смотреть, как медленно нарастает на них мясо, как стекает кровь по моей коже. Иногда я ловлю ее голодный взгляд, следующий за темно-красными каплями.
— Ненасытная тварь.
Она улыбается еще шире. Для нее это самый настоящий комплимент. Поправляет съехавший на сторону парик и одергивает задравшееся платье.
— Каждый перекус тобой похож на интимный акт. Каково чувствовать себя оттраханным, Морт?
Ее голос сочится удовлетворением и гордостью за проделанную работу.
На этот раз плечами пожимаю я:
— То же самое, что смотреть на тебя. Гадко, противно, невкусно и хочется сдохнуть.
Она хохотнула, шутливо махнув рукой.
— Решил завалить меня комплиментами? Доставай свой подарок, Морт, — она садится и становится серьезной. Ее глаза загораются новой жаждой, — не заставляй меня ждать.
— Не буду, моя девочка. Только не тебя.
* * *
Зверь рвался. Метался из стороны в сторону, ожесточенно рыча и гневно сверкая глазами. У него они по-прежнему синие. Унизительное напоминание. Нам хотелось бы, чтобы они почернели, побелели, покраснели. Нам хотелось бы изменить разрез глаз, форму ушей, рост и цвет кожи. Нам хотелось бы содрать с себя это лицо. Оно раздражает нас. Мы его ненавидим. Ненавидим, потому что оно принадлежит ЕМУ. Николасу Мокану. Тому, кого убили в нас, и теперь вонь его разлагавшегося тела впиталась в наши. Зачем он вообще нужен был? Слабый, жестокий, вечно обозленный… влюбленный ублюдок, не имевший ничего, кроме больной одержимости своей ослепительной потаскушкой.
* * *
Бумага быстро горит.
— Очень быстро, — сокрушенно соглашается моя Смерть. Я уже давно перестал удивляться тому, с какой легкостью она читает мои мысли.
— Кидай еще.
Обрываю еще одну и бросаю в костер, моя уродливая собеседница радостно хлопает в ладоши, не отрывая взгляда от костра. Там, на дне пугающе белых глазниц сходят с ума языки пламени, жадно слизывающие тонкий тетрадный лист.
— Хочешь, скажу, что на этом было?
Сытая она всегда любезна и услужлива.
— Нет. Какое это имеет значение, если мы сожжем их все?
— Я думала, тебе будет жалко…
Усмехаюсь. Смешная она все-таки, несмотря на устрашающий вид.
— Зачем они мне? Записки больного придурка, не более того.
Это было ее предложение, а я согласился на него без раздумий. Вообще тяжело отказывать в чем-то собственной Смерти. Но моя была настолько чуткой, что всегда просила лишь о тех вещах, которые приносили наслаждение нам обоим. Ну помимо кормления, конечно.
— Избавляемся от ненужного груза.
Ее голос становится сиплым, она закатывает глаза от удовольствия. Питается новым всплеском моей боли. Странно. Мне казалось, сжигать дневник этого полудурка будет гораздо легче.
