На этом месте он всегда просыпается. На этом месте его словно кто-то выталкивает в реальность, не менее ужасную.
— Ненавижу тебя, Николас Мокану. Ненавижу тебя, Мокану. Не-на-ви-жу. ТЫ не победишь. Не позволю.
Одними губами. В пустоту. Его ежедневная мантра. Она придавала сил и напоминала, ради чего он до сих пор жив.
Ради чего каждый раз отправляется на охоту, чтобы притащить очередную дичь. Он перестал называть людей иначе. Теперь он даже не утруждал себя гипнозом. Не мог позволить тратить энергию на что-то подобное. Он хватал несчастных смертных и волоком тащил под землю. По изученным до боли ходам, отстреливаясь от наглых стервятников-вампиров, желавших отобрать у него законную добычу. Дичь, которую он приносил для своей матери. В первую очередь для нее. Остальным разрешалось присоединиться к трапезе только после того, как Марианна, пусть не полностью, но хоть немного утолит голод. Ровно настолько, чтобы не свалиться обессиленной.
Первое время она сопротивлялась, переходила на истерический крик, требуя накормить раненого в очередном столкновении с нейтралами Рино или, конечно, Ками и Яра. Она смыкала плотно губы и отчаянно мотала из стороны в сторону головой, пока Сэм, разозлившись, не впился пальцами в ее подбородок и, сожалея, да, но все же отправил ей самую страшную картинку из своего сна. Без особого удовольствия глядя, как расширяются ее зрачки и учащается дыхание, пока в своей голове, она давится собственным ребенком. Таким беспомощным, маленьким телом, которое отторгает ее собственное. Финальным кадром — окровавленная крошечная фигурка, больше похожая на куклу, с вывернутыми в обратную сторону ножками и ручками и распахнутым синим, таким знакомым, до боли знакомым и родным синим взглядом самого Сэма и того, кто его породил.
— Это мой сон, мама. Мой ежедневный сон. Не дай ему стать пророческим.
Потом Сэм не раз будет думать о том, что не получал большего удовольствия в жизни, чем когда смотрел, с какой жадностью мать вгрызлась в запястье старика, найденного им. Ее не остановили ни его вопли, ни конвульсии. Досуха. Впервые он видел, как Марианна убила кого-то.
Сэм снова опустился на пол и прислонился спиной к согретой костром стене. Ему нравилось ощущать это тепло извне. Возможно, потому что в нем самом тепла больше не было. Тем более в последние дни, когда его корежило от беспокойства. Он усмехнулся собственным мыслям. Можно сказать, беспокойство стало его вторым "Я" еще шесть лет назад. Тревога. Сильная. Подобная шторму, обрывающему провода и поднимающему в небо деревья, машины и целые дома. Эта тревога мучила его последние три дня. И он догадывался, почему. Ребенок. Настало его время появиться. Господи, он бы отдал полжизни, чтобы его сестра появилась в другом месте и в другое время. Мирное. Спокойное. Наполненное счастливым ожиданием и любовью, а не страхом. Диким. Паническим. Выворачивавшим наизнанку от тех мыслей, что бились истерически в голове.
Но Василика… Сэм знал, что ее назовут именно так. Он даже знал, кто даст ей это имя. Знал и все же сам про себя звал ее именно так. Оно ей подходило. Ее глазам. Тем, что он видел в своих кошмарах. Оно развеивало страх потерять ее в реальности.
И он ждал. Ходил на вылазки за медикаментами. Один. Не желая подвергать риску ни Велеса, злившегося на отстраненность двоюродного брата, но вынужденного оставаться под землей, чтобы защищать свою младшую сестру, ни восстановившегося Габриэля, ни Изгоя. Он не желал оставить Зарину без отца, а Крис и Диану без своих мужчин.
В конце концов, это была только его проблема и только его ответственность.
Но все произошло совершенно не так, как он распланировал. Его мать не могла родить. Она умирала. Она извивалась на низкой деревянной кровати, наспех сколоченной из подручных деревяшек и укрытой старым матрасом, впиваясь скрюченными от боли пальцами в простыню. Истошно крича, она звала его. Захлебываясь слезами, она раз за разом произносила одно и то же имя.
Ник.
Оглушительно громко. Так что закладывало уши.
Ник.
В дикой агонии.
Ник.
Срывая голос.
Ник.
Шепотом.
Ник.
Беззвучно шевеля губами. Абсолютно безмолвно.
Ник. Ник. Ник.
Эти три буквы в его голове. Набатом.
И он видел силуэт смерти, молчаливо появившийся за ее спиной. Смотрел широко открытыми глазами на бесформенное черное пятно, склонившееся над кричавшей от очередной схватки Марианной и жадно вдыхавшее ее крики, и отчаянно понимал — эта тварь выжирает из нее жизнь. Десять часов. Десять часов ее криков, ее агонии и замедленной съемки того, как силуэт на стене становится больше. Растет медленно, но уверенно.
И тогда он принял решение. Сделал то единственное, что должен был, чтобы спасти мать и сестру.
Выламывая себе руки. Прокусывая губами клыки и чувствуя, как самого выворачивает от очередного крика, он понял, что обратится к отцу. Обратится, потому что сам не может, сам слишком слаб, чтобы взять ее боль на себя и наполнить ее тело силой. Он пытался. Дьявол его подери. Он пытался и не раз. И ничего. Как об стену. Безысходность. Вот как она выглядела. Но он недаром был сыном своего отца. И он проложил выход пинком и с размаха прямо под надписью "тупик".
Сэм, не позволявший никому войти в узкую комнату, в которой мучилась Марианна, и раздраженно смотревший на суету Фэй, бегавшей от роженицы к своему чемодану, наполненному лекарствами первой необходимости и травами, вышел в коридор, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Смешно. Учитывая, что находились они под землей. Но вид корчившейся на кровати Марианны убивал его, делал его маленьким испуганным мальчиком, тогда как он должен был оставаться мужчиной рядом с ней.
— Пусть вырезает ее из моей дочери.
Голос Влада прогремел в низком скалистом ходе, заставив содрогнуться всех стоявших рядом.
— Папа… — Крис, проглатывая слезы, но не смея перечить отцу. Впервые не смея. Потому что согласна с ним.
— Мы не знаем, что за отродье в ней. Оно не вампир. Оно явно сильнее нее. Сама ее четвертая беременность — аномалия. И я не позволю ЭТОМУ убить своего ребенка.
Влад грозно шагнул к некогда белой, не теперь безнадежно посеревшей занавеске, имитировавшей дверь в помещение, но Сэм встал прямо перед мужчиной и посмотрел в его глаза.
— А я не позволю убить свою сестру.
— Хочешь пожертвовать матерью? Подумай о Ками. О Яре. Ему нужна мать.
— Нам всем нужна мать. И она выживет. И если хоть кто-то прикоснется ножом к ее животу…
Сэм не договорил, но угрожающее рычание, сорвавшееся с его губ и прокатившееся по глинистым стенам, сказало все за него.
— Приготовьте мне машину. Рино — ты за рулем.
Он вернулся в комнату и, бесцеремонно отстранив Фэй, вытиравшую мокрой тряпкой лоб Марианны, подхватил мать на руки, стиснув зубы, когда она снова заорала от боли. Дрожащими губами провел по ее щеке, собирая капли пота, когда почувствовал резкую боль. Она вонзилась в него сломанными ногтями и зашептала, словно в лихорадке:
