Встряхнул себя мысленно, а разве она говорила подобное, Морт? Ведь отрицания не было. Сплошные недомолвки. Будто игра. Но зачем ей эта игра? Боится меня? Наивный идиот. Все просто — она не верит, что я действительно хочу помочь, и хочет подстраховаться.
Как только осознал это, ледяное безразличие завладело всем телом, будто оно выжидало момента наконец вступить в свои права, напоминая, за что меня ценил Думитру. Скинул с себя ее руки и холодно улыбнулся.
— Я все понял, Марианна. Не обязательно играть тут большую любовь. Я обещал помочь и не отступлюсь от своих слов, чего бы мне это ни стоило.
Отвернулся от нее и достал аппарат внутренней связи из кармана:
— Успокойся и приведи себя в порядок. Сейчас тебя отведут в камеру.
Она перехватила мою руку и резко развернула меня к себе:
— Играть? — ее голос сорвался. — Ты считаешь, ТАК можно играть? — Марианна вцепилась в воротник моей рубашки. — Ты помнишь ту клятву… скажи, помнишь? Я не могу и не стану что-то доказывать… просто ты вспомни… пожалуйста.
Она спрашивает, помнил ли я ту клятву? А разве мог я забыть, что стал ее первым, и заверения, что останусь единственным? Разве у меня был хоть один шанс забыть? Как и то, при каких обстоятельствах она была дана. Как и то, как зовут моих детей. К сожалению, я помнил каждое мгновение, проведенное рядом с Марианной, тогда как все дни без нее превратились для меня в бесконечно долгую серую однообразную рутину, трясину, которая засасывала своей безысходностью.
Положил руки на ее запястья и грубо сжал:
— Я не знаю, о какой клятве ты говоришь, Марианна. Да, я забыл. Зачем помнить те клятвы, которые нарушены? — пожал плечами. — И мне самому не нужны твои доказательства… — рывком притянул ее к себе и прошептал практически в губы. — При желании я могу взорвать твое сознание, проникнуть в него и выдрать все, что я захочу. Увидеть твои истинные мысли без этой тяжелой завесы лживых слов. Ты согласна, Марианна? Позволишь разодрать тебе мозг и узнать все самому?
Ее глаза расширились, и я усмехнулся. Конечно, она откажется. Я в этом не сомневался ни секунды. Помимо дикой боли, которую может причинить подобное вмешательство, это процедура обнажает всю суть личности. Не остается ни одного секрета, ни одной потаенной мысли. И на такое соглашаются лишь те, кому действительно нечего скрывать.
И она продолжает молчать, а я чувствую, как по моим губам растекается улыбка ледяного равнодушия. В миллиметре от мои губ, так, что мы ощущали горячее дыхание друг друга. Марианна знает, что это самая страшная пытка демонов, самая невероятная боль, которую можно причинить — взять чье-то сознание. Вот она, та хрупкая минута, когда она должна решить, да или нет. Готова ли вручить мне свою жизнь и жизни всех тех, кто в этом замешан, или в эту секунду мы станем чужими, и будем ими вечно. Незнакомцами, которые больше не смогут верить друг другу. И я был уверен в ее выборе, пока она неожиданно не обняла меня, впиваясь холодными пальцами мне в затылок, и, глядя прямо в глаза, не прошептала:
— Согласна…
Марианна прижалась ко мне, и мои руки автоматически легли на ее талию, обнимая. Я замер, вглядываясь в ее глаза, полные фанатичной решимости, понимая, что все еще выискиваю для себя ответ на вопрос, зачем ей это нужно.
Покачал головой, не веря услышанному. Она просто не ведает, на что соглашается.
— Ты понимаешь, что я тебе предложил, Марианна? Ты понимаешь, что я не просто влезу в твои мысли, а буквально выверну наизнанку твое сознание, причиняя сумасшедшее, дьявольскее страдание, несравнимые с любой другой физической болью?
А в ответ елеслышное:
— Понимаю. Но разве есть боль сильнее, чем мы уже причинили друг другу? Я хочу, чтоб ты это сделал. Сейчас. Сделай это.
— Нет. Нет, Марианна, Даже не проси.
Сделал попытку отстраниться, но она не пустила, сильнее притягивая к себе. И эти ее слова, полные отчаяния и безысходности. Они рвали меня на части изнутри, обжигая ледяным огнем, потому что она не лгала. Потому что она сделала свой выбор совершенно осознанно… доверилась мне. В очередной раз.
Погладил большим пальцем щеку, ощущая, как нежность к этой хрупкой и в то же время невероятно сильной женщине вытесняет все остальные чувства, загоняя недоверие глубоко назад. Захотелось обнять и сжать до хруста. Вдавить ее в себя и не отпускать, сжимать и застыть навечно. Вот так. Рядом со мной.
— Я верю тебе, малыш. Верю. Я не хочу поступать с тобой так, Марианна.
В этот момент затрещал телефон, и включилась громкая связь, голос Думитру Курда холодно приказал явиться к нему через двадцать минут.
Марианна перевела взгляд с меня на аппарат, зажмурилась от ласки, перехватила мою руку за запястье и сильно сжала:
— С нами. Если не сделаешь этого, что будет с нами? Возьми все. Сейчас. Ты сам говорил, что может такой возможности уже не будет. Давай. Сделай это. Или… или я ничего не расскажу тебе. Слышишь?
Рывком прижал ее к себе, целуя волосы, гладя спину, и лихорадочно обдумывая, как поступить. Времени оставалось слишком мало, а мне предстояло обдумать две версии преступления. Одну — реальную, а вторую — ту, которую я должен был предоставить Курду в самое ближайшее время.
И сейчас все зависело лишь от того, насколько полной информацией я буду обладать. В том, что она больше не проронит ни слова, я даже не сомневался — слишком явно читалось упрямство в сжатых губах и пронзительном взгляде. Я знал, что Нейтралам под силу прочесть память любой жертвы, не причиняя ей сильного вреда. Но никому это было не нужно, так как такое великодушие возможно лишь в одном случае — когда Нейтрал одновременно с процессом проникновения забирает себе все страдания жертвы. И никогда до этого момента я ничего похожего не пробовал. Зачем? Я хотел причинять эту боль. И сейчас я совсем не был уверен в принятом мною решении. Мерзкая неуверенность подтачивала изнутри, смогу ли забрать или причиню ей самые страшные муки?
Прижался к ее губам, чувствуя солоноватый вкус слез, и прошептал:
— Прости, малыш.
Приподнял ее лицо, удерживая за скулы:
— Смотри мне в глаза, Марианна.
Она напряженно улыбнулась и подняла на меня взгляд. Сосредоточился, отпуская собственное сознание, весь остальной мир перестал существовать, остались только эти сиреневые глаза, и в них — потемневший зрачок, в котором я отражаюсь как в зеркале.
А там, за ним, за этим отражением — боль… Тонны боли, всепоглощающей, лишающей разума и силы воли. Вдохнул в себя эту боль, всю, до мельчайшей частицы. Забрать. Пусть останется со мной. Пусть вскрывает вены мне, не ей. Мой трофей.
И глухим фоном на дне ее сознания горькое "Ник… Ник", и от этого шепота что-то оживает внутри меня. Нечто, давно похороненное. Сейчас, возрождаясь, оно причиняет еще большие муки, скручивая в узел и заставляя тихо стонать, закусив губу до крови.
