Я больше не воин. Я просто мать, которая хочет счастья своему ребенку. Сама же я либо буду носить имя дас Даалов, либо останусь навсегда Оливией Лабейн, племянницей булочницы с деревни Жанарии, овдовевшей во время страшного голода в Талладасе, а Моран моей молочной сестрой Мирандой Каан.
Ради моего малыша я была готова на что угодно.
Я научилась месить тесто, печь булочки, хлеб и пироги. Каждое утро везла товар на рынок и кричала на всю площадь, что у Лабейнов самая вкусная выпечка. Смеялась с обычными жанарскими женщинами, пила молоко прямо из кувшина, слышала грубые шуточки мужиков и так же радовалась еженедельной ярмарке. Меня это спасало от дикой тоски. Я переставала постоянно думать о Рейне и о том, где он сейчас. Переставала постоянно надеяться, что он найдет меня. Да, с того момента, как я узнала, что у нас будет ребенок, я хотела, чтобы нашел. Сама бы я уже к нему не добралась. Нет у меня ни моей армии, ни имени, ни денег. Теперь я никто. Да и куда мне с животом идти по заснеженным дорогам?
Беременность отбирала все силы в каждой второй половине месяца. После жутких приступов я отходила несколько дней, а потом кости болели так, что я с трудом добиралась до рынка. Никто не знал, почему так происходит. Моран предполагала, что так мой организм реагирует на ребенка и на изменения. Но она впервые видит нечто подобное. Главное, чтоб с малышом все было в порядке. Мы боялись звать лекаря. Потому что тогда тайна моего тела будет раскрыта, и я терпела боль, кусая губы, выкручиваясь на мокрых простынях. Когда пытка была совершенно невыносимой, Моран давала мне в зубы деревяшку, чтобы я не кричала слишком громко. В одну из таких ночей я вдруг почувствовала странное покалывание в области сердца и какую-то невыносимую тоску. Отчаянно сильную непонятную тягу. Настолько оглушительную, что несмотря на страшную боль сползла с постели и добралась до окна, чтобы распахнуть его настежь. Морозный воздух опалил холодом разгоряченное лицо, а пальцы впились в подоконник от очередного приступа ломоты во всем теле, и именно тогда я услышала пронзительный волчий вой. Он доносился со стороны белой пустыни. И в этот момент все живое затихло, словно наступила гробовая тишина, и замер даже ветер. Мне казалось, что я узнала этот вой, и по коже пошли мурашки, а на глаза навернулись слезы. Неужели он все еще ищет меня? Мой волк. Мой мужчина. Если бы я не ушла тогда, может быть, все было бы иначе…Но разве у меня был выбор? Разве я простила бы себя, если бы Маагар убил Рейна?
Волк пел свою жуткую песню, а я плакала и сжимала пальцы все сильнее, прислонившись щекой к ледяным ставням. Боль постепенно отпускала, а потом…потом я впервые почувствовала, как пошевелился наш ребенок. Это было непередаваемое ощущение мучительного счастья с отчаянной тоской от того, что его отец так и не ощутит своей рукой эти слабые толчки, а, возможно, так и не узнает о его существовании. С этой ночи я надеялась, что Рейн найдет меня. Он ведь уже так близко. Я мысленно звала его, видела во сне, бредила им в моменты приступов. Каждый день становился невыносимей другого, потому что надежда таяла и превращалась в пыль. Он меня не найдет. А, может быть, и не искал вовсе. Я его предала. Теперь Рейн свободен и проливает реки крови, оставляя за собой лес мертвецов.
На рынке болтали всякое, люди приносили последние новости о захвате новых земель и о том, как далеко зашел проклятый Валлассар. Все искренне надеялись, что войско Даала не дойдет до Нахадаса. Другие говорили, что нас защитит Иллин, ведь мы находимся у подножия его Храма, а третьи кричали, что скоро все мы будем сожжены самим Саананом в железной маске, а Од Первый покинул эти места и перебрался на Юг. Он отдал нас на растерзание захватчикам, а сам трусливо сбежал. Голод пришел уже во все окрестные деревни, а вместе с ним и оспа. После новости о том, что валлассары взяли Лурд, становилось все хуже. Армия Рейна отсекла весь север Лассара от центра, перекрывала торговые пути, выжигала целые города и деревни. Нахадас отрезало от главной дороги около месяца назад. Вместе с ним и Жанар. Постепенно начали пропадать те или иные товары на рынке, все реже продавалось мясо. Люди начали запасаться для себя. Рынок опустел. Кое-где еще торговали пивом, дамасом и другими продуктами, но все чаще на рынок выносили одежду и меняли на муку и на хлеб. Золото начало обесцениваться. Так как мы были ближе всего к Нахадасу, у нас все еще было продовольствие. К нам ринулись из соседних деревень, но Жанар отказался принимать людей, собрали местный дозор и оцепили город от беглых. Люди боялись заражения оспой или чумой, новые эпидемии начали вспыхивать все чаще и чаще. На окраине деревни уже умерли несколько человек. Люди в спешке покидали дома и двигались в сторону самого Жанара. Герта сказала, что скоро и мы перестанем продавать хлеб, что мука понадобится нам самим. Сколько времени продлится голод, неизвестно. Я все еще тянула тележку на рынок и теперь меняла хлеб на солонину или сахар. Бывало, раздавала остатки детишкам. Люди начали драться за сухари и даже за крошки. Становилось опасно ездить самой в город и возить туда выпечку. Теперь за самую сухую булку могли и убить.
В город приехал астран из Храма. Отпевать усопших и произнести молитвы над заболевшими. Улицы города опустели. Я возвращалась домой, когда мне преградил дорогу один из местных дозорных.
- Эй, ты! Хлеба нам дай. Да поживее. Люди с голоду умирают, а она, торгашка, на этом деньги зарабатывает.
- Я меняю хлеб на мясо. Не торгую. У меня уже ничего нет.
Он засмеялся и повернулся к своим дружкам.
- У нее ничего нет. Но ты же меняла хлеб на мясо? Отдавай нам мясо. Теперь вы будете нас кормить, чтобы мы защищали город от зараженных и от мародерства.
- Разве? А то что делаете сейчас вы, на что похоже? Дайте мне проехать. Если смотритель примет решение отдавать часть еды вам, то мы это сделаем.
Но они преградили мне путь, и теперь самый главный из них осматривал меня с ног до головы.
- Вдовушка из Талладаса? Не знал, что там водятся такие красотки. Может договоримся, ты дашь нам немного тепла и ласки, а взамен мы не тронем твою тележку?
Я попятилась назад, оглядываясь по сторонам. Ни души. Я одна на пустынной улице в домах кое-где горит свет, но никто не выйдет. Дозор теперь стал местной властью. Люди не захотят связываться с вооруженными головорезами.
- Тепло и ласку тебе даст дома твоя жена. Пошел вон с дороги!
Они окружили меня и толкали в плечо то к одному, то к другому. Я пыталась успокоиться, пыталась думать, что сказать им, а вместо этого внутри поднималась волна бешеной ярости, она зарождалась где-то в районе позвоночника и огненными ответвлениями растекалась по телу. Один из мужиков дернул на мне накидку.
- Ты ба! Да она брюхатая.
- Ну и что? Какая разница? Ты ж не младенца трахать собрался, а ее. Неужто свою бабу брюхатой не трахал? Смотри красотка какая. Сочная, мягкая. Не знал бы, что талладаская торговка, мог бы решить, что сама велиара. Кожа белая какая и зубы ровные, а пахнет, - он потянул носом возле моих волос, а потом толкнул меня в снег, и в этот момент я сдернула перчатку, схватив его за руку. От дикой боли его глаза округлились, и лишь потом он заорал. Никто не понял отчего, а мужик сунул руку в снег с воплем:
