— Тогда почему ты бросаешь меня? Разве мамы не должны оставаться дома, с детьми, а не ходить на войну?
Я тяжело вздохнула и прижала его к себе.
— Твоя мама не просто мама, малыш. Твоя мама тоже воин, а, значит, она должна воевать. Помнишь, я рассказывала тебе сказку о принцессе-ангеле?
Он кивнул и сам прижался ко мне. Я бы отдала все на свете, чтобы меня обнимали три пары рук, а не одна. Сердце забилось быстрее и на глаза непрошенно навернулись слезы.
— А вдруг тебя там убьют? И ты никогда не вернешься ко мне.
Я обхватила личико ребенка ладонями.
— Я всегда вернусь к тебе, малыш. Запомни — всегда. Тем более, твой отец с нами, он не позволит, чтобы со мной что-то случилось.
— Ты плачешь?
— Нет, милый. Не плачу. Просто твои шары излучают такой яркий свет, что меня ослепило. Можно, я поиграю с тобой?
Он улыбнулся мне и обхватил мое лицо точно так же, как и я его:
— А ты умеешь рисовать отражением?
Я кивнула и поцеловала его в макушку.
— Тогда можно.
Малыш подвинулся, и я села рядом с ним, раскладывая хрустальные шары полукругом. Иногда я представляла себе, что их здесь трое. Моих малышей. Они играются и смеются, тянут ко мне руки, кричат «мама» наперебой. Но не здесь, не в Нижемае, а под высокими черными потолками Огнемая. В нашем доме, в том доме, куда мечтал вернуться Аш.
* * *
— Мертвые соперники иногда намного сильнее живых, Фиен, — Веда отобрала у инкуба флягу с чентьемом, — хватит нажираться. Скоро свалишься здесь мешком, а у меня дел по горло.
— Она выставила меня, Веда, сказала, что если я не с ней, то могу убираться. Твою мать, просто вышвырнула, как никчемную собачонку. С Нордом так не обходится, как со мной.
Фиен обхватил голову руками и сгреб пятерней волосы.
— Пять лет! Долбанные пять лет. Каждый день, каждый час и секунду я жду, что что-то изменится. Хоть какую-то искру, знак, улыбку, мать вашу. Улыбку! А на оплакивает мертвого, словно вчера похоронила. Ты говорила, что нужно время. Сколько? Сколько времени еще нужно?
Веда села рядом и плеснула себе чентьема, сделала глоток и поморщилась.
— Если я отрежу тебе руку, Фиен, хрустальным мечом, сколько времени у тебя займет привыкнуть жить без руки? Верно, ты никогда к этому не привыкнешь.
Он вскинул голову и посмотрел на ведьму затуманенным пьяным взглядом.
— Это не рука…это мужчина. Любовник.
— Не любовник, а отец ее детей, любимый. И да, это не рука, верно. Это сердце. Ее раны все еще кровоточат. У каждого свой срок для забвения. Значит, ее срок еще не настал, и от того, что ты теряешь терпение, ничего не изменится.
— Завтра на рассвете я уезжаю, — сказал он и яростно смел все со стола, глянул на ведьму исподлобья.
— И бросишь ее одну?
Фиен расхохотался, его смех эхом разнесся под разноцветными фресками комнаты, бросающими красноватые блики на стены, завешанные гобеленами.
— Одну? Веда, это не та Шели. Нет больше той хрупкой и нежной женщины, она как дьявол, она как само разрушение. Она ни черта не боится. Она кровожадней любого из нас. Я смотрю на нее и не узнаю. Ей не нужна моя помощь. Я вообще ей на хрен не сдался.
— Шели любит тебя, Фиен. Не так, как Аша. Нет. Ни одна любовь не похожа на другую. Но любит. Как друга, как брата. И у этой любви есть все шансы стать чем-то большим.
— Я смотрю на нее и сатанею от желания… я вспоминаю…твою мать, — Фиен обрушил кулак на стол, — ни одна долбанная самая горячая шлюха не стирает во мне воспоминаний о ее теле, о ее губах…о ее запахе. Ни одна! Я надеялся, что ребенок…
Веда усмехнулась:
— Когда мы затеяли все это, ты прекрасно понимал, что тебя ждет, но ты пошел на это. Ты знал, что взаимности может не быть, но ты хотел вернуть ее, ты готов был на все. И вернул. Теперь, как и все мужчины, ты хочешь большего, Фиен.
— Я любви ее хочу! Улыбки! Прикосновений! Я с ума схожу. А она рыдает там…воет, стонет…шепчет его имя. Я больше не могу соперничать с ним. Веда, я его ненавижу. Я ненавижу все, что с ним связано и мне страшно, что я это чувствую. Понимаешь? Себя я в этот момент ненавижу еще больше.
— Это нормально, инкуб… это ревность. Смирись. ОН всегда будет присутствовать незримо между вами. Мертвые опасней живых, они не меняются, они не исчезают, не стареют. Они забирают с собой самое плохое и оставляют в наших сердцах только хорошее, если они были любимы. Запомни Фиен — они живы, пока мы их помним. Пока Шели помнит Аша — он живой для нее. Вечный. Если ты ее любишь, ты это примешь, и тогда тебе станет легче, а если нет — то уходи, Фиен. Только запомни — сдаются только слабаки. Аш бы не отступил.
Фиен с грохотом опустил кулак на стол:
— Я не Аш. Мать вашу! Я никогда им не стану!
— Не станешь. Будь собой. Люби ее, как умеешь ты, и не позволяй идти на Иофамон одной. Не забывай, что несколько лет назад вас кто-то предал. И этот кто-то, возможно, до сих пор среди вас. Кто позаботится о Шели и Арисе, если ты уйдешь?
В дверь постучали, и Веда с Фиеном обернулись. Дверь распахнулась, Шон отряхнул хлопья снега с плаща:
— Наши лазутчики донесли, что отряд Балместа заметили в районе Огнемая с южной стороны. Они захватили четыре вишты, сожгли дотла. Есть предположения, что они могут пойти на Нижемай. Эти суки ведут партизанскую войну.
Фиен вскинул голову и посмотрел на Шона.
— Это невозможно. Эльфы не знакомы с местностью Огнемая. Там огненные топи. Ни один лазутчик там не пройдет, не зная дороги. Не то, что армия.
Шон снял плащ и подошел к огню, протянул руки, переворачивая тыльной стороной огромных ладоней, покрытых веснушками.
— Значит, у них есть проводник. Тот, кто прекрасно знаком с картой Огнемая. Вишты сожжены, никто не выжил. Всех посадили на колья и вывесили вдоль дороги.
— С чего ты взял, что это эльфы?
— Мертвецам отрезали уши, Фиен. Это знак Балместа. Его месть. Так мы поступаем с эльфами.
— Никто не знает дороги через топи, Шон. Это путь мы прокладывали сами с Ашем, когда шли на Тартос.
— Факт остается фактом, они близко, и они снова на тропе войны.
* * *
*1 — Известное сражение в Фессалии при Фарсале 9 августа 48 года: Помпей имел под своим командованием 40 тысяч человек пехоты и 3 тысячи кавалеристов, а Цезарь — 30 тысяч пехоты и 2 тысячи конников. В начале битвы помпейская конница отбросила конницу противника, но увлекшись ее преследованием, попала под неожиданный удар шести когорт легионеров, скрытых Цезарем за своим правым флангом внутри города. После этого ей пришлось обратиться в бегство, увлекая за собой пеших воинов. Легионеры Помпея стали тысячами сдаваться в плен противной стороне, зная, что им будет сохранена жизнь. В этой битве победители потеряли всего 200 легионеров и 30 центурионов, а побежденные — 8 тысяч, не считая еще 30(по другим сведениям — 20) тысяч, сдавшихся в плен. Им была дарована жизнь (прим. автора).
