— Спасибо, мистер Форман.
Это была удача, первая их удача. Теперь надо продумать, как дальше бороться с силами природы, как подчинить их своей воле. Да, это была борьба — для рулевых, которых из-за огромной физической нагрузки приходилось сменять каждые полчаса, и для Хорнблауэра, которому предстояло выдерживать предельную умственную нагрузку в продолжение следующих тридцати часов. Они попробовали осторожно повернуть руль, проверяя, нельзя ли изменить курс на пару румбов. Трижды пытались они, и каждый раз поспешно поворачивали руль обратно, прежде чем волны и ветер сделали бы корабль неуправляемым. Но четвертая попытка увенчалась успехом благодаря тому, что волны, войдя в Ла-Манш, стали ниже, а возле французского побережья прилив сменился отливом. Скорость судна и теперь не уменьшилась, несмотря на сопротивление руля. Рулевой боролся со штурвалом, а тот вырывался и брыкался, словно живое и злобное существо, а вся команда тянула брасы, разворачивая реи в точности так, чтоб судно не уваливалось под ветер.
По крайней мере, отпала опасность, что вода зальет и потопит судно. Оно не могло теперь зарыться носом в ленивую волну, да так и не вынырнуть из нее. Чтоб уравновесить действие фор-марселя, поставили крюйс-стаксель. Рулевым стало полегче, но «Отчаянный» накренился так, что пушечные порты с правой стороны оказались вровень с водой. Этот безумный полет продолжался целый час (Хорнблауэру казалось, что за все это время он ни разу не перевел дыхание), пока крюйс-стаксель не лопнул с таким грохотом, словно выстрелила двенадцатифунтовая пушка. Он разлетелся на длинные лоскутки, которые тут же захлопали на ветру, как бичи, а рулевые налегли на штурвал, борясь с вновь проснувшимся у «Отчаянного» желанием увалиться под ветер. Однако кратковременный успех подвиг Хорнблауэра на то, чтоб заменить порванный парус крюйс-стеньги-стакселем, подставив ветру совсем небольшую его часть (верхний и галсовый углы закрепили сезнями). Парус был новехонький и выдержал нагрузку, оправдав затраченные усилия.
Короткий темный день закончился, и теперь приходилось работать в ревущей ночи. Отупение и усталость, вызванные нестихающим ветром, усугубились недостатком сна. Чувства Хорнблауэра притупились, и он не сразу заметил, что «Отчаянный» движется несколько по-иному. Во всяком случае перемена была постепенная, но наконец Хорнблауэр почувствовал (увидеть он не мог), что волны стали короче и круче — это была Ла-Маншская зыбь, а не ровные атлантические валы.
«Отчаянный» качался быстрее и даже сильнее, чем прежде — волны хотя и стали ниже, но ударяли чаще. Дно пролива постепенно поднималось — со ста морских саженей глубины до сорока, и приходилось уже учитывать приливно-отливные движения, хотя западные ветра и могли нагнать воду в Ла-Манш, повысив его уровень. И пролив сужался — на волнах, прошедших между Уэссаном и островами Силли, это не могло не сказаться. «Отчаянный» набирал воду и помпы работали без перерыва. Усталые, голодные, измученные жаждой и отсутствием сна матросы бросались всем телом на рукоятки, каждый раз не веря, что смогут еще раз повторить это усилие.
В четыре утра Хорнблауэр почувствовал, что ветер немного переменился. Можно изменить курс. Целый час они шли на север, пока ветер опять не переменился и им не пришлось лечь на прежний курс. За этот час они, по расчетам Хорнблауэра, значительно продвинулись к северу. Его это так порадовало, что он положил руки на стол, голову уронил на руки и неожиданно для себя заснул прямо в штурманской рубке. Проспал он несколько секунд, потом корабль подпрыгнул как-то по особому, Хорнблауэр стукнулся головой о руки и проснулся. Он устало побрел на шканцы.
— Хорошо бы нам бросить лот, сэр, — крикнул Провс.
— Да.
Даже сейчас, даже в темноте, Хорнблауэр чувствовал, что выигрыш в расстоянии и характер волнения позволяют ему на время лечь в дрейф. Он принудил себя просчитать снос, и, скрепя сердце, приказал обессиленным матросам убрать фор-марсель, а сам стоял наготове, чтоб в нужный момент положить руль на борт и привести судно к ветру под крюйс-стеньги-стакселем, так, чтоб оно встречало крутые волны носом. Движения корабля стали еще необузданнее, но все же удалось бросить глубоководный лот. Матросы выстроились вдоль палубы, каждый держал в руках свой отрезок линя. Тридцать восемь. Тридцать семь. Снова тридцать восемь саженей. Три броска заняли час, все промокли до нитки и выбились из сил. Однако это был еще кусочек необходимой информации, к тому же этот час позволил хоть немного передохнуть измотанным рулевым. Нагрузка на швы за этот час снизилась настолько, что помпы откачали из трюма почти всю воду.
С первыми проблесками зари поставили взятый на гитовы за середину фор-марсель, и Хорнблауэр снова повернул корабль, стараясь не положить его на борт. Потом они мчались, как и вчера, палуба постоянно заливалась водой, судно кренилось, так что стонала каждая доска, а Оррок с подзорной трубой мерз на фор-салинге. Только в полдень он увидел землю. Через полчаса на палубу спустился Буш (он лазил на мачту, желая собственными глазами убедиться в том, что докладывал Оррок). Буш устал куда сильнее, чем мог бы признаться, его грязные ввалившиеся щеки покрывала густая щетина, но способность радоваться и удивляться его не покинула.
— Болт-Хед, сэр! — заорал он. — Прямо по левому борту. И я только что разглядел Старт.
— Спасибо.
Буш во что бы то ни стало желал выразить свое восхищение этим чудом навигации, хотя для этого ему и пришлось бы орать на ветру. Но у Хорнблауэра не было ни желания, ни терпения, ни сил с ним разговаривать. Теперь нужно было следить, чтоб их в последний момент не снесло ветром слишком далеко и подготовиться к тому, чтобы встать на якорь в неизбежно трудных условиях. Надо было учитывать приливно-отливный сулой у мыса Старт и постараться обойти его по возможности ближе к Бэрри-Хед. Когда они оказались с подветренной стороны мыса Старт, ветер и море сразу изменились. По сравнению с тем, что «Отчаянный» испытывал всего пять минут назад, эта крутая зыбь казалась сущим пустяком, а ураганный ветер сменился просто штормовым. Однако и он достаточно быстро подгонял корабль. Вот Ньюстоун и Блэкстоунз — Черные Камни, как и в Ируазе — и, наконец, последний опасный момент — приближение к Бэрри-Хед.
— Военные корабли на якоре, сэр, — докладывал Буш, прочесывая подзорной трубой открывшийся им Торский залив. — Это «Неустрашимый». Это «Темерэр». Ла-Маншский флот. Господи! Один корабль на мели на Торкском рейде. Двухпалубный — видимо, не удержал якорь.
— Да. Мы утяжелим наш правый становой якорь, мистер Буш. Придется воспользоваться шлюпочной карронадой. У вас есть время об этом позаботиться.
— Так точно, сэр.
Даже в Торском заливе дул штормовой ветер — раз двухпалубный корабль начал дрейфовать при отданном якоре, надо принять все возможные предосторожности, каких бы это ни стоило усилий. Шлюпочная карронада весит семь английских центнеров. Привязанная в пятидесяти футах от правого станового якоря, который сам весит тонну, она сможет удержать этот якорь, чтоб он не тащился по дну.
Так «Отчаянный» под закрепленным посредине фор-марселем и штормовым крюйс-стеньги-стакселем обогнул Бэрри-Хед и вошел в Торский залив, на глазах у всего Ла-Маншского флота лавируя против ветра к Бриксэмскому молу, привелся к ветру, пока усталые матросы убирали фор-марсель и бросали лаг, пока последними усилиями спускали стеньги, а Провс с Хорнблауэром делали торопливые замеры, проверяя, не дрейфует ли судно при отданном якоре. Только после этого нашлось время поднять свои позывные.
