Однако трудно не остановиться на загадочном финале Солженицына, завершающем рассказ о массовых убийствах евреев в немецком тылу. Солженицын опасается, как бы за гибелью евреев «не упустить же, и что была для русских та война». И это справедливо: каждому погибшему была безразлична та тонкость, что от еврейского народа требовалось исчезнуть, а от русского – покориться. Но Солженицыну кажется, что «в этом накате еще одной Беды – посверх Гражданской и раскулачивания – он почти исчерпал себя». Что означают эти слова? Как может исчерпать себя народ? Но, если поверить в это, обида на всех его предполагаемых недоброжелателей удесятерится.
Чего же все-таки хочет Солженицын?
«С конца войны – до смерти Сталина» – у евреев наконец исчезла возможность быть палачами. «За восемь последних сталинских лет произошли: атака на "космополитов", потеря позиций в науке, искусстве, прессе, разгром Еврейского антифашистского комитета, с расстрелом главных членов, и "дело врачей"».
«До шестидневной войны», еще задолго, произошла историческая "смена вахт" на советских верхах, с еврейской на русскую».
«Антисемитизм (цитирует Солженицын В. Богуславского из журнала «22», 1985, № 40) страшен не столько тем, что он делает евреям (ставя им известные ограничения), сколько тем, что он делает с евреями, – превращая их в невротичных, придавленных, закомплексованных, ущербных».
«На самом деле, – продолжает Солженицын, – от такого болезненного состояния – вполне, и быстро, и уверенно – оздоровлялись те евреи, кто с полнотою осознавал себя евреями».
«И при таком-то назревавшем самосознании советских евреев – грянула и тут же победно унеслась, это казалось чудом, Шестидневная война. Израиль – вознесся в их представлениях, они пробудились к душевному и кровному родству с ним».
«А многочисленные отказы в выезде привели к неудавшемуся 15 июня 1970 захвату самолета для угона. Последовавший "самолетный процесс" можно считать историческим рубежом в судьбе советского еврейства».
И – чрезвычайно важное замечание: «Работая над этой книгой, убеждаешься, что еврейский вопрос не только всегда и всюду в мировой истории присутствовал – но он никогда не был частно-национальным, как другие национальные вопросы, а – благодаря ли иудейской вере? – всегда вплетался в нечто самое общее».
Похоже, это действительно так: благодаря той самой досадной склонности евреев в раздражающем количестве становиться на сторону всего самого «прогрессивного», борьба с ними становилась неотделима от борьбы с «прогрессом», а борьба с «прогрессом» – от борьбы с ними.
«Когда ж это случилось, что евреи из надежной подпоры этому режиму перекинулись едва ли не в главное противотечение?» – за что их теперь снова готовы проклясть те, кто пострадал от перестройки.
«А тут эта нарастающая кампания против "сионизма", уже вяжущая одну петлю с "империализмом". И – тем чужей и отвратительней представился евреям этот тупой большевизм, – да откуда он такой вообще взялся?»
«И теперь, отпадая, обратили против него свой фронт. И вот тут бы – с очищающим раскаянием – самим сказать о прежнем деятельном участии в торжестве советского режима и сыгранной жестокой роли.
Нет, почти нет».
«У большинства евреев-комментаторов позднесоветского периода мы прочтем совсем не то. Оглядясь на всю даль от 1917 года, они увидели одни еврейские муки при этом режиме. "Среди многочисленных национальностей Советского Союза евреев всегда выделяли как самый 'ненадежный' элемент" (Ф. Колкер, «22», 1983, № 31).
Это – с каким же беспамятством можно такое промолвить в 1983 году? Всегда] – и в 20-е годы! и в 30-е! – и как самый ненадежный?] Настолько все забыть?»
«Но <…> не встает разве вопрос о каком-то чувстве ответственности за тех? В общем виде спрося: существует ли моральная ответственность – не круговая порука, а ответственность – помнить и признавать?»
Если требуется только это – помнить и признавать, – я помню и признаю. И тем более понимаю, что и евреи – всего только люди. Если бы кто-то из нас поклялся не повторять ошибок дедов, это было бы претензией на сверхчеловеческое ясновидение: могут сложиться обстоятельства – и ты снова наломаешь дров не лучше тех, над кем пытался возвыситься, хоть над своими предками, хоть над чужими. И подобную самокритичность, мне кажется, могла бы усвоить даже народная память, вообще-то отвергающая все унизительное: ведь честность по отношению к себе можно возвести в новое достоинство, и на нем-то снова утвердить свою гордость.
Но Солженицыну-то зачем нужно, чтобы евреи покаялись? Почему его так волнует «уровень еврейского само-понимания»? На эти вопросы, похоже, дает ответ решающая глава «Оборот обвинений на Россию».
«Разумеется, – как и вообще у всех людей и у всех наций, – нельзя было ждать, что при этой переоценке будут звучать сожаления о прежней вовлеченности. Но я абсолютно не ожидал такого перекоса, что вместо хотя бы шевеления раскаяния, хотя бы душевного смущения – откол евреев от большевизма сопроводится гневным поворотом в сторону русского народа: это русские погубили демократию в России (то есть Февральскую), это русские виноваты, что с 1918 года держалась эта власть!
Мы – и конечно виноваты, еще бы!»
Но не мы одни, как следует из предыдущих четырехсот пятидесяти страниц. «Нет, вы одни!» – следует из приводимых ниже выписок из разных еврейских авторов, отобранных, не знаю уж, из большого или из малого числа им подобных. (Я выбираю лишь самые характерные и однозначно толкуемые.)
«Это тоталитарная страна… Таков выбор русского народа», – расстреливаемого тысячами и тысячами, не могу удержаться и я.
«В огромных глубинах душевных лабиринтов русской души обязательно сидит погромщик… Сидит там также раб и хулиган».
«Пусть все эти русские, украинцы… рычат в пьянке вместе со своими женами, жлекают водку и млеют от коммунистических блефов… без нас… Они ползали на карачках и поклонялись деревьям и камням, а мы им дали Бога Авраама, Исаака и Якова».
«Заметим, – сетует Солженицын, – что любое гадкое суждение вообще о "русской душе", вообще о "русском характере" – ни у кого из цивилизованных людей не вызывает ни малейшего протеста, ни сомнения. Вопрос "сметь или не сметь судить о нациях в целом" – и не возникает».
Если это так, я человек нецивилизованный: вся эта мерзость вызывает у меня не только сильнейший протест, но и не просто сомнение, а даже и уверенность, что отнюдь не каждый русский, даже далеко-далеко-далеко не каждый русский в глубине души погромщик, раб и хулиган, это просто ложь – и даже хуже, если бессознательная: что же за картина мира у людей!.. И на что она способна подвигнуть при удобном случае!..
Снова непонятно: кто причинил больше вреда еврейскому народу – его враги или эти мстители (к счастью, словесные) – за его обиды? Пусть Солженицын примет мои слова как извинения от имени еврейского народа – который ни меня, ни кого-либо другого на это не уполномочил и уполномочить не мог за отсутствием технических средств, которые могли бы материализовать такую фикцию, как «глас народа».
