– Ну да, мы, когда детьми были, прятали там всякое. Бумажки золотые от конфет, стеклышки цветные, потом записочки…
– И где же этот тайник?
– Да вот, если под эту плитку руку запустить… – Старуха показала одну из гранитных плиток. Просвет между ней и соседними плитками был чуть шире остальных, но он густо зарос травой. Алексей запустил руку в промежуток между плитками, пошарил там, нажал… и вдруг плитка приподнялась с одной стороны, под ней обнаружился узкий лаз наподобие норки. Рука Алексея не проходила в этот лаз.
– Давай я попробую! – предложила я. – У меня рука тоньше.
Он посторонился, я наклонилась и запустила руку в темную нору.
– Ты осторожно, девонька! – запоздало забеспокоилась Матвеевна. – В такой норе может змея прятаться…
Я вздрогнула и хотела вытащить руку, но как раз в это время нащупала какую-то веревку. Потащила за нее и вытащила – сначала длинную тесемку из грубой ткани, а потом прикрепленный к ней небольшой брезентовый мешок.
– Это что же такое? – оживилась Матвеевна. – Брезент… чтобы в земле не отсырело…
Я передала мешок Алексею – у него гораздо больше прав, пусть разбирается!
Отдавая ему мешок, я заметила, что руки у него дрожат.
Надо же – волнуется! А с виду такой непробиваемый, привык приказы раздавать. Наверно, потому, что никого из подчиненных рядом нет, водителя и то отпустил.
Он развязал тесемки и вытряхнул из брезентового мешка еще один мешок – из черной замши. Развязал и этот…
В это самое время тучи над нами разошлись, и в прореху пробилось бледное осеннее солнце.
И под неяркими лучами этого солнца в руках Алексея вспыхнула груда бледно-золотистого света.
Я ахнула, пригляделась и поняла, что это ожерелье из чередующихся прозрачных, как талая вода, и золотистых камней.
– Какая красота! – выдохнула я.
– Красота! – повторил за мной Алексей. – Действительно, красота… а это что? – Он смотрел на золотой замочек, скреплявший ожерелье сзади. Приглядевшись, я увидела на нем вензель – две переплетающиеся латинские буквы – M и H.
– Мои инициалы, между прочим! – усмехнулась я. – Мария Хорькова.
Но тут же вспомнила, что такие же буквы выгравированы на моем гребне. Только там они означают Мата Хари.
– Вот ведь в чем дело-то! – подала вдруг голос Матвеевна. – Вот зачем он приезжал!
– Кто приезжал? О чем вы? – повернулся к ней Алексей.
– Да отец твой…
– Отец приезжал сюда? Когда?
– Да незадолго до того, как его арестовали… ночью я проснулась оттого, что услышала – кто-то в окно стучит. А мы с Александрой Львовной одни были. Я, признаться, испугалась: посреди ночи добрые люди по домам спят. Но смотрю – Александра Львовна тоже уже поднялась, говорит мне: «Открой, Матвеевна!»
Ну, коли хозяйка велит – я открыла. Тут, смотрю – это он, отец твой. Что-то тихонько Александре сказал, пошептались они, а потом Александра пальто накинула, и вышли они из дома.
Вернулись скоро, минут через десять. Смотрю – руки у него в земле.
Он попросил у меня умыться, вымыл руки и прощается. Только еще напоследок Александре Львовне сказал:
– Я, мол, на вас полагаюсь, и надеюсь на ваше слово.
А она ему – можете не сомневаться.
Тут он и ушел. Ночь была, электрички не ходили, так что, думаю, машина у него где-то в сторонке стояла.
Я у Александры Львовны ничего не спрашивала – у меня есть понятие, что можно, а чего нельзя. А только она сама мне утром говорит: ты, Матвеевна, имей в виду, что ничего не видела и не слышала и, если кто спросит, всю ночь спала.
А я ей на это – так я же и правда спала! А что, разве ночью что-нибудь случилось?
На том мы и поладили.
А теперь-то я понимаю, зачем он приезжал… хотел перед арестом припрятать эту красоту…
– Ну надо же… – я видела, как камни струились меж пальцев Алексея, – все правильно, только мама могла про это догадаться…
– Или ты, – вздохнула Матвеевна, – а что Александра Львовна сразу про это ей не сказала, так боялась за нее очень. Уж больно громкое дело было, много людей посадили, да и просто так в милицию таскали. А потом она умерла скоропостижно, эти приперлись, хотели меня прогнать, так вот им! – Старуха показала в сторону дома аккуратно свернутый кукиш. – Да как начали по дому шнырять! За эти года все вынесли да продали, одни стены в доме остались… Вот я и присматривала, чтобы скамью не трогали, только они на участке ничего не сажали, не нужно им. Ну, теперь уж умирать можно…
– Живи, Матвеевна, хоть двести лет, я участок куплю, никто тебя не потревожит, – встрепенулся Алексей.
Черная карета остановилась. Дверца открылась, и возле нее появился высокий худощавый господин, в черном сюртуке, с осыпанными перхотью плечами. Черный сюртук, черные волосы, костистый нос делали его похожим на старого ворона. Старого, облезлого ворона, приносящего дурные вести.
– Извольте выйти, мадам! – проговорил он сухим, каркающим голосом.
Мата Хари подобрала подол платья, спустилась по откидной лесенке и огляделась по сторонам.
Она оказалась на просторном лугу. Рядом возвышалась серая громада Венсенского замка. В ста шагах от кареты выстроились солдаты – двадцать человек под командой молодого лейтенанта. Двадцать новобранцев, еще не нюхавших пороха. Чуть в стороне сгрудились зрители – десятка полтора важных, представительных господ в сюртуках и мундирах. Они вполголоса переговаривались, то и дело поглядывая на приговоренную.
Мата Хари вспомнила некоторых из них – она видела эти пресыщенные, самодовольные лица на своих выступлениях, видела алчность и похоть в их глазах, когда сбрасывала с себя последние покровы, когда открывала перед ними сокровенные тайны тела.
И сегодня они снова пришли на эту казнь как на представление. На последнее представление в ее артистической карьере. Они пришли, чтобы увидеть, как она скинет самый последний покров – покров жизни, покров бытия.
Отдельной группой стояли журналисты – те немногие, кого допустили на ее казнь, кому позволили увидеть расстрел самой знаменитой женщины Франции.
Мата Хари запрокинула голову, подставив лицо бледным лучам осеннего солнца. Солнце, Око Дня, дневное светило, давшее мне имя, поддержи меня в этот горестный час! Дай мне силы с честью перейти из одного мира в другой! Дай мне силы сохранить лицо перед этими самодовольными господами!
– Извольте пройти за мной, мадам! – прокаркал человек в черном сюртуке.
Она послушно проследовала за ним к стене замка, остановилась и спросила как прилежная, послушная девочка:
– Здесь?
Невольно она вспомнила далекий день своего детства, строгого учителя с деревянной указкой в руке.
