Мы поужинали в техасском гриле, муж все время подливал мне вина и заказывал еще.
– Красное, под мясо хорошо же!
Мы много смеялись, обсуждали Даньку, Францию, мебель и еду.
– Я хочу на работу, – сказала я. – Надоело дома сидеть. Лариска обещала с шефом поговорить, меня могут обратно взять. Ну и деньги…
– Деньги, деньги. «Всего шесть букв, а какая в них сила», – с невеселой усмешкой процитировал Тимур.
В номере он помог мне раздеться и уложил спать, а сам сел работать с документами. Я смотрела через комнату на его красивое лицо в желтом свете лампы, руки с длинными пальцами, и твердо решила дождаться, когда он закончит, и посягнуть на его добродетель. Но он работал сосредоточенно и долго, а я была слишком пьяна.
Утром мы вместе позавтракали. Когда Тимур пошел в душ, я попыталась влезть в телефон, но он поменял пароль, и я не смогла его угадать.
– Завтра вместе погуляем, – сказал муж, высаживая меня на остановке в центре города. – Я надеюсь сегодня все вопросы порешать. А сегодня, – он посмотрел на часы, – у тебя полдня на разграбление города. В шесть будь здесь. Ты часы-то перевела на местное время?
Я бродила по узким улочкам среди ярких домов с цветами на подоконниках, равнодушных французских кошек, много курящих аборигенов и кучек собачьего дерьма на старинной брусчатке. Сувениры, как и везде, были неприлично дорогими и сделанными в Китае, пороховниц не продавали.
Свернув в крохотный переулок, я оказалась перед темноватой витриной, полной странных и очень старых предметов. Сквозь толстое стекло на меня с пыльной ненавистью смотрела голова страуса, рядом стояла высокая ваза с лепниной, натюрморт с окровавленными фазанами в золоченой раме и серебряное блюдо с гербом, согласно подписи на ценнике, самого Симона де Монфора.
– Пороховница! – тихо воскликнула я. – Вот где я тебя найду!
В ломбарде было тепло и пахло старым временем, потом и сладким табаком. Пожилой хозяин-араб оценивающе на меня взглянул, кивнул и продолжил курить кальян и смотреть на маленьком телевизоре на прилавке «Крепкий орешек» с французскими титрами.
В магазине была уйма странных предметов, суть и назначение многих из них уже затерялись в потоке времени. Что вот это такое, на длинной ручке? Глазовыколупывательница или ржавая ложка для старинного мороженого? Что держали в этом кисете, похожем на мошонку старого ослика? Табак? Деньги?
Я положила мошонку на стол и сняла с полки зеленый чемоданчик, почти формата А4. Он был отделан мягкой кожей, внутри крышки крепились зеркало на ручке и щетка для волос, а в основном отделении лежал тонкий журнал – титульный лист был вырван, первые несколько страниц покрыты мелкими нечитаемыми закорючками, остальные – пусты.
«Несессер» – я вспомнила слово, которым такие штуки назывались. Я смотрела на него и понимала, что мне нужно его купить. Мне редко хотелось каких-то определенных покупок, за исключением книг или настольных игр, но пару раз в жизни у меня уже бывало такое чувство – что мне обязательно нужно получить вот эту вещь. Так когда-то я увидела в магазине платье цвета летнего вечера, которое стоило две моих зарплаты. В магазине оно было одно, поэтому я срочно заняла денег у мамы и потом три месяца ела доширак и яблоки, бесплатно собранные на Ларискиной даче. Надев это платье, я познакомилась с Тимуром – он потом говорил, что заметил вначале именно его удивительный, глубокий цвет, потом – летящие линии, потом – меня внутри платья. С тех пор, как родился Данька, мне ни разу не удавалось в него влезть, оно висело в шкафу сброшенной кожей, лепестком прошлого цветения. Иногда я открывала створку и прижималась лицом к гладкой ткани.
Мой французский был рудиментарен, а продавец говорил на нем совсем с другим жутким акцентом. Да, прекрасный несессер, стоит каждого цента своих двухсот евро. Начало двадцатого века, очень ценная вещь, сто восемьдесят – и точка. Местный старик умер, осталась большая квартира, полная старого хлама, – но эта вот вещь отличная, меньше чем за сто пятьдесят отдать никак.
– Тим, прости, я себе сувенир купила, – сказала я вечером виновато. – Дороговато для старой фигни, целая сотня. Но мне очень надо было.
Тимур осмотрел покупку без интереса, кивнул.
– Нормальная старая фигня, – сказал он. – Слушай, Танюш, прости, но завтра ехать надо, не выйдет по городу погулять. Я замок хотел тоже посмотреть, но вот так… вызывают. Билеты в аэропорту поменяем, они у нас «гибкие», в течение дня улетим… Ну не расстраивайся, а?
За ужином я целенаправленно не пила, а когда вернулись в номер, прижалась к нему, потянулась поцеловать.
– Тань… погоди… мне позвонить надо…
– Завтра, – сказала я, слыша мольбу в своем голосе. – Пожалуйста, Тим… Ты мне нужен.
Он сдался, ответил на мой поцелуй, устремился ко мне. Через несколько минут его телефон зазвонил, я повернула голову, но Тимур потянулся и сбросил его на пол.
– Неважно, – сказал он, – перезвонят.
Я уснула на его плече, вдыхая его запах, не в силах двинуться с места, а проснулась на другом конце кровати, одна. Часы на стене светились мягким синим светом и показывали час ночи. Тим улыбался во сне. Я придвинулась поближе, положила руку ему на грудь и поцеловала смуглое плечо.
– Лариска моя, – пробормотал он, не просыпаясь, и сжал мою руку своей. – Ларочка…
Первые полчаса я лежала, замерев, как кролик перед гадюкой, боясь пошевелиться, пытаясь убедить себя, что мне послышалось. Следующие полчаса я дрожала – сквозь меня будто катились волны горячей ртути, тяжелые, раскаленные, ядовитые. Каждое опоздание Тимура, каждая ремарка Ларисы, каждый взгляд через стол в компании, улыбки, жесты были как кусочки пазла, собрав который, я увидела себя – нелюбимую, подурневшую, дважды обманутую. Я вылезла из кровати и на подгибающихся ногах, по стеночке, дошла до стола, включила лампу – с вызовом, пусть муж проснется, чтобы я могла вцепиться ему в лицо.
Я открыла несессер, мягкая кожа его казалась теплой, живой. В зеркале отразились мои безумные, широко раскрытые глаза, белые, без кровинки губы. Я взяла ручку с логотипом гостиницы, пролистала тонкий журнал до первой чистой страницы. Бумага была старой-старой, шероховатой, нежно-кофейного цвета.
«Я хочу умереть», – написала я в три часа ночи, в начале ведьминого часа, когда истончается грань между мирами. Хочу умереть, хочу умереть. Так я исписала всю страницу, потом снова уставилась в зеркало, пытаясь выжечь боль из своих глаз. Мне показалось, что лицо мое немного изменилось – черты заострились, брови приподнялись. Я смотрела на себя долго, светящиеся синие стрелки на стене почти завершили круг.
«Хочу, чтобы он умер», – написала я в конце часа, всего один раз. Закрыла журнал и с удивлением увидела, как уголки моих губ в зеркале приподнялись в бледной улыбке. Я поняла, что очень устала, и легла в кровать, накрылась одеялом. Тимур начал храпеть, я легонько толкнула его, он чему-то рассмеялся во сне и повернулся на бок. Стало тихо. Я уснула.
