– Поняли-с! – сказал Гаврилов.
– Вы старший, – определился Кунцевич. – Я скатаюсь в здешнее сыскное и к сахарозаводчикам, а потом решим, что делать. Вопросы?
Кислов открыл было рот, но «старший» не дал ему и слова сказать, рявкнув:
– Никак нет, ваше высокоблагородие!
Кунцевич поморщился, хотел было поменять старшего в команде, но передумал, сел в дрожки и велел везти себя на Большую Житомирскую.
Коллежскому секретарю показалось, что Рудый обрадовался его визиту.
– Мечислав Николаевич! Быть вам богатым!
– Спасибо, конечно, только позвольте спросить, с чего это вы так решили?
– А примета, примета есть такая – коли о человеке, особенно если он откуда издалеча, вспоминаешь и он внезапно появляется, так непременно быть ему богатым. А я об вас вот-вот вспоминал. Я ведь последние сутки только вашим-то вопросцем и занимаюсь.
– Вот как? Что, насущных делишек поубавилось?
– Да куда там! Дел столько, хоть вообще домой не уходи. Да я и не ухожу, считай. Вот, на днях банду «фоферов» изобличил.
– Кого, простите?
– Ну поджигателей, которые застрахованные дома жгут.
– А! «Кипера» по-нашему. Поздравляю!
– Всю шайку изловил и до полного сознания довел, – похвалился Рудый. – Но и для вашего дельца у меня время нашлось – уж очень господин Веккер просил, а он больно человек хороший, такому грех отказывать. Правда, быстро дело сделать не получилось, приходится все-таки местными делами в первую очередь заниматься. Но лучше поздно, чем никогда, ведь так? Я сегодня вам и господину Веккеру писать собирался, а вы вдруг сами явились!
– Раз писать хотели, значит, есть о чем?
– Есть, – растянул губы в улыбке сыскной пристав…
Изучив личные дела конторщиков, Мечислав Николаевич счел заслуживающими пристального внимания только пятнадцать из сорока двух служащих товарищества. Первым делом он выбросил из списка подозреваемых тех, кто прослужил в товариществе менее девяти лет, – ведь со слов почтового чиновника выходило, что по крайней мере столько времени приходили телеграммы Абакумову. Затем вычеркнул низший персонал – сторожей, дворника, кучеров, подумал и исключил совсем уж мелких сошек – простых писцов и младших конторщиков. Оставшихся разбил на две группы. В первую входили те, кто казался наиболее подозрительными: старший бухгалтер, его помощник, все три члена ревизионного отдела, агроном, двое самых опытных бухгалтеров. Оставшиеся восемь были включены в число подозреваемых по формальным основаниям – только в силу долгого срока службы в товариществе. Кунцевич попросил киевских сыщиков проверить именно первую группу, прекрасно осознавая, что для проверки второй времени и желания может и не хватить. Но в дело вмешался Веккер, и шустрый Рудый, почуяв меркантильный интерес, проверил всех.
– Проверяли мы их не спеша, по очереди, потому что, как я уже сказал, других дел выше крыши. Дошли до господина Лолейки, – начал рассказывать сыскной пристав.
– Это их делопроизводитель, который кадрами заведует?
– Точно так-с. Живет он за городом, в Святошине, на даче. Послал я к нему агента, тот нанимателем представился и аккуратненько лолейкинских соседей расспросил, но они ничего путного сказать не могли – все дачники, каждый сезон новые. Выяснил только мой человек, что Лолейко живет затворником, никаких дачных развлечений не посещает – ни в летний театр не ходит, ни на концерты, даже в пруду не купается! Как со службы придет – сразу домой и сидит там сычом безвылазно, а в девять вечера уже огни тушит. Служит у него одна кухарка, да и та глухонемая баба. Решил мой Остапенок домой возвращаться несолоно хлебавши. А день, надо вам сказать, жаркий был, и захотелось Лекоку моему искупаться. Купальных принадлежностей он при себе не имел и потому на дачный пруд не пошел, а пошагал на речку, она рядом там протекает. Искупался Остапенок голышом, просушился, огляделся и решил, что сподручнее ему будет сесть на поезд на станции Борщаговка, которая находится в одноименной деревне. Идет он по деревенской улице и среди мазанок видит огромные свежесрубленные хоромы в два этажа. Стало ему интересно, кто это такой дом себе отгрохал. Спросил он обывателей, а те ему и рассказали, что дом этот местного крестьянина Андрея Черняги. Черняга этот был гол как сокол, потому как имел, да и поныне имеет слабость к казенке и работать не может. Не было у него ничего, кроме красавицы дочки. И вот дочка эта приглянулась одному святошинскому дачнику. Тот стал за ней ухаживать, ее и все ее семейство кормить-поить, в шелк и бархат одевать, избу им выстроил, мебеля модные из самого Киева привез и даже попугая в клетке. Софья-то эта, Черняга, и ребятенка от дачника имеет. Третий годок ему пошел.
– А милый дружок у этой Софьи Андревны – господин Лолейко?
– Точно так-с. «Бухалтер с сахарного заводу», как о нем говорят борщаговские обыватели.
– Григорий Матвеевич, большущее вам спасибо! Я сейчас поеду к Веккеру и непременно доложу ему о вашем рвении. Впрочем, поедем вместе, вы сами доложите. Только сначала нам нужно кое-что обсудить.
Астанина арестовали за полчаса до обеденного перерыва. Арестовывали шумно, с помпой. В контору явилось несколько чинов сыскной и наружной полиции, помощник Рудого коллежский регистратор Розенкампф зачитал вслух постановление следователя, после чего на секретаря директора-распорядителя надели малые ручные кандалы. Тот вел себя достойно – не кричал, не возмущался, не пытался бежать.
Когда огромные напольные часы, установленные на межэтажной площадке парадной лестницы, пробили час, к Забродскому заглянул Лолейко:
– Лев Соломонович, расхворался я что-то – голова болит, мочи нет. Дозвольте домой уехать?
– Конечно, конечно, Александр Иванович! – проникся директор-распорядитель. – Я сам не в своей тарелке после сегодняшнего происшествия. Быть может, вам доктора позвать?
– Нет, нет, не нужно. Я дома полежу, и все пройдет.
– Езжайте, езжайте.
Делопроизводитель вышел на улицу и кликнул извозчика. Поехал он не на станцию железной дороги, а к Триумфальным воротам – городской достопримечательности, у которой была первая станция трамвая Святошинской линии. Сегодня Лолейко решил восемь копеек не экономить. Вместе с ним в вагон среди другой публики зашел и коллежский регистратор Кислов.
До дачи делопроизводителя путь был неблизким – трамвай преодолевал расстояние от города до Святошина за 35 минут, но Александр Иванович всю дорогу простоял, хотя свободных мест было предостаточно. Трамвай еще не успел остановиться на конечной станции, как Лолейко выпрыгнул из вагона и помчался на дачу. В доме он пробыл не более четверти часа, вышел, неся в руках тяжелый, по-видимому фанерный чемодан, обмотанный для крепости веревкой.
На трамвайной станции народу было мало – дачники не сильно желали возвращаться в душный город в эту пору, – на скамейке сидел какой-то усатый господин в рубашке-вышиванке и пиджаке, возле которого стояло еще трое мужчин, похожих на мастеровых. Александр Иванович приподнял шляпу, приветствуя потенциальных попутчиков, и примостился рядом. Не успел он сесть, как на станции появился еще один пассажир, личность которого делопроизводителю была знакома.
