Она умолкла, чтобы восстановить сбившиеся дыхание, переводила взгляд с одного на другого в ожидании поддержки, но никто не проронил ни слова. Опять только Торий высказался. Не совсем в тему, но, скорее всего, приглашая к общему обсуждению. Только не прямо сейчас, давая всем несколько минут на то, чтобы прийти в себя.
‒ Мы так и будем здесь торчать или идём в лагерь?
Глава 14. В прошедшем времени. Марк
Марк прислушивался к разговорам, но сам не вмешивался. Он не мог объективно оценивать ситуацию ‒ слишком разные индивидуальные условия: у него и у остальных.
Поначалу никто не решался повторить вслед за Региной, хотя, наверняка, многие с ней соглашались. Реальность слишком сильно стала разниться с тем, что им представлялось. Как они пройдут с триумфом там, где ни разу не ступала нога человека, легко покорят новый мир, торжественно установят флаг с логотипом проекта на самой высокой горе.
Последнее, правда, не предусматривалось, но легко рисовалось в воображении. А в действительности получалось всё не так. Тут ещё 2Б перестала отзываться. Несколько раз пытались выйти с ними на связь ‒ безрезультатно, только треск и шорох помех в передатчике. И тогда любые сомнения исчезли, без вариантов ‒ они возвращаются. Сначала к вездеходу, а если вторая команда так и не выйдет на связь, назад на базу, к порталу.
Даже Торий не возразил, не сказал, что останется и в одиночку продолжит разведку. Марк бы остался с ним.
В обратный путь решили отправиться только на следующее утро. Наташа настояла, сказала, что Кондр с его разбитым коленом далеко не уйдёт. Ему хотя бы день надо выделить на лечение и на отдых, а уже потом можно и на заморозке, и на обезболивающем. Тем более добраться надо только до вездехода, а дальше уже не пешком, легче и быстрее.
Ночью дежурили по очереди, но ничего не случилось. Тихо, спокойно ‒ как обычно. Герман, вместо того, чтобы бодрствовать, охраняя общий покой, расслабился и вырубился. Может, ему бы и досталось за безалаберность, но Марк проснулся, сам, хотя ещё с вечера отработал свои положенные полтора часа.
Он растолкал Германа, сказал, что отдежурит за него. Всё равно не спалось. Сидел, иногда осматривался по сторонам, просто так, не веря в возможную угрозу. Но в основном думал. О своём.
Возвращаться совсем не хотелось. Сейчас Марк чувствовал себя нормальным. Даже несмотря на непривычные нагрузки. Сначала боялся, что долго не выдержит, сорвётся после первого же перехода, а ничего. Да, уставал безумно, гораздо больше, чем остальные, но не настолько, чтобы лечь и уже не встать. И откуда только силы брались?
Наверное, именно оттуда. От того, что всё вокруг было другим, никакой жалости и особого отношения, никаких послаблений. Ни врачей, ни родителей, виновато отводящих глаза. Даже когда Иви во всём признался, ничего не изменилось.
Она сначала расстроилась, прониклась, но всё равно до конца не поняла. И никто не поймёт, пока не окажется на месте Марка. Но и не надо. Не надо больше никому подобного понимания.
Наверное, слишком эгоистично, но Марк не разделял общего благоразумного настроя. Он отправился сюда не для того, чтобы бежать от опасности. Кому как, а ему-то терять нечего. Абсолютно нечего. Хотя глупо добавлять превосходные степени к пустоте, но ведь действительно «абсолютно». Он давно уже всё потерял. Прошлое прошло, будущего не будет, есть только чуть-чуть настоящего, и совершенно не хотелось провести его прозябая дома или в больнице.
Здесь лучше. Какое бы оно ни было «здесь», всё равно лучше.
Марк ухватился за проект, как только услышал. Прочитал про отбор, понял, что на общих основаниях ему ничего не светит. Зато в запасе имелся другой способ, пусть и не совсем честный. Марку же полагаются особые льготы, его и в больнице принимают без очереди. А тут ‒ в чём разница? И он обратился к отцу.
Тот даже не удивился и не возмутился, произнёс спокойно и уверенно:
‒ Тебя не возьмут. Ты же прекрасно понимаешь.
‒ А ты договорись, ‒ произнёс Марк, рассматривая край стола. ‒ Ты же можешь. Это я тоже прекрасно понимаю.
‒ Зачем? Скажи! ‒ отец повысил голос, отчего слова прозвучали как-то чересчур патетично, словно трагический монолог из театральной пьесы. ‒ Ну что ещё за блажь? ‒ Даже ритм получился как в стихах.
Марк не удержался и усмехнулся.
Разве непонятно? Чтобы не прозябать остаток выделенного для него времени, думая только об одном: какой из дней станет последним. А прожить ярко, с новыми впечатлениями, может, даже приключениями, когда найдутся другие заботы, помимо безрадостных мыслей. Чтобы окружающие ничего не знали о Марке, и ему до них не было особого дела.
‒ Пап, пожалуйста! ‒ протянул Марк просительно, хотя уже не питал особой надежды. Давно осознал, что всё-таки придётся воспользоваться крайним средством. Пускай оно и слишком жёсткое.
Прости, папа.
‒ Ты же не откажешь в последней просьбе умирающему?
Отца перекосило. Он уставился на сына пронзительным взглядом. Прицельным ‒ зрачки в зрачки. Но сам же первым и не выдержал, отвёл глаза. Марк тут всегда в победителях, потому что…
Потому что его главный аргумент тяжеловесней всех прочих. Особенно для родителей.
‒ Ладно, ‒ с трудом выдавил отец сквозь стиснутые зубы, и он сдержал своё обещание.
***
Отец много чего имеет: внешность, ум, твёрдый характер, влияние на людей, деньги, власть. Только сын у него ‒ был. Точнее, и в данный момент ещё есть, но это пока. Немного подождать, и тогда уже точно ‒ прошедшее время. И не заменишь на другой вариант. Не купишь, не обменяешь, не вымолишь. Марк проверял ‒ не получается. Чудес не хватает на всех.
Для него точно не нашлось.
Наверное, дурак он был. Когда не сделал вид, будто ничего не замечает, будто частые визиты в больницу, периодическое лежание в стационаре и болезненная терапия ‒ это не так уж и страшно. Когда решительно заявил врачу, что не уйдёт из его кабинета, пока не получит честные ответы на свои вопросы, а после потребовал:
‒ Скажите мне тоже. Всё. Как есть. Я же не маленький. Можно подумать, ваши тайные беседы с родителями и недомолвки меньше пугают.
Потом Марк не мог заснуть. Несколько ночей. Мысли. Такие, что перебивают любой сон, и не отмахнёшься от них, не отгонишь. Лезут, сволочи, утягивают в трясину безнадёжности. Трепыхаешься, а она только сильнее засасывает. И уже нарочно, сам, вдавливаешь себя всё глубже и глубже.
А ещё Марк боялся, что вот заснёт сейчас и больше не проснётся. Погружался в дремоту на несколько секунд, но тут же испуганно вздрагивал, вскакивал в кровати, чтобы убедиться: пока живой. Зато день проводил в полузабытьи, ходил как лунатик, действовал на автомате, плохо соображал.
