Ярко-оранжевое пламя полыхнуло между деревьев, ослепило на мгновенье. Иви напряжённо замерла.
Что там? Неужели пожар? Но дыма нет. И запаха гари не чувствуется. А он бы далеко разошёлся, даже в лагере чувствовался бы. И ещё шум стоял бы, специфический: гудение, треск. Если огонь большой. А здесь ничего, кроме бьющего в глаза света. И оттенок его менялся: жёлтый, оранжевый, красный.
Это не пожар, это закат. Вот такой: наполнивший мир своим волшебным светом, раскрасивший в непривычные тона и небо, и облака, и деревья, и траву, и землю, отразившийся в зеркальной водной поверхности и потому умноженный в своей интенсивности в десятки раз.
В городе такого не увидишь. В городе солнце проваливается за дома, словно падает в бездну, а электрическое освещение вытесняет естественные краски.
Иви застыла заворожённо, тоже наполняясь сказочным сиянием и почти забыла, зачем сюда шла, и сидящего на берегу Марка заметила не сразу.
Река или озеро ‒ не так уж и важно. Неподвижная ровная гладь полыхала закатным огнём, и одинокий человеческий силуэт тоже казался объятым пламенем, но не сгорал. Не сгорал… А солнце медленно тонуло в воде, цвета постепенно теряли насыщенность и яркость, но сдержанная нежность пастели была не менее прекрасна. По-прежнему захватывало дух. А одинокий силуэт вносил в величественность пейзажа нотку трогательной хрупкости.
Иви двинулась вперёд, приблизилась к Марку неслышно. По крайней мере он ничего не заметил, не шелохнулся, так и смотрел прямо перед собой, на уходящее за горизонт солнце. Иви хотела тронуть Марка за плечо, чтобы сообщить о своём присутствии, но не решилась. Он же, наверняка, испугается, вздрогнет от неожиданности. Не вязалось это с настроением момента. Хотя Марк и заслужил встряску. Исчез, никому ничего не сказав, и не торопился возвращаться, нисколько не задумываясь о том, что остальные могут о нём беспокоиться.
‒ Ты… ‒ негромко начала Иви.
Марк всё-таки вздрогнул, резко обернулся, и слова застыли у Иви на губах. Тоже от неожиданности, от удивления. Она ясно увидела блестящие влагой глаза, и мокрые дорожки на щеках, и сказала совсем не то, что собиралась.
‒ Ты что, плакал? ‒ спросила и сразу предположила, что Марк сейчас непременно начнёт оправдываться, уверять, что соринка в глаз попала или закатный свет его ослепил, а, возможно, что-то ещё более банальное. Но он глянул неприязненно, проговорил с вызовом:
‒ Ну и?
Иви растерялась. Редко какой парень признался бы в своей слабости.
‒ Почему?
Марк ответил не сразу, долго смотрел Иви прямо в глаза, словно изучал её и проверял по каким-то своим особым параметрам, а потом произнёс:
‒ Я тоже скоро умру.
От Марка подобных слов Иви никак не ожидала. Он же до этого чуть ли не лучше всех держался, действовал, когда другие стояли в растерянности. Не походил он на нытика и хлюпика, которого настолько потрясла и сломала чужая смерть, что он совершенно пал духом, перепугался и отчаялся до слёз, до глупых мыслей.
‒ Да ладно тебе, ‒ произнесла Иви, хотя получилось больше с упрёком, чем сочувственно. ‒ Всё хорошо будет. Мы обязательно вернёмся.
Марк не заныл сильнее, требуя настоящей жалости, легко согласился. В одном.
‒ Наверное, вернёмся. ‒ А вот в другом возразил уверенно, даже хмыкнул чуть слышно: ‒ Только я всё равно умру. ‒ И не стал ждать, когда Иви снова заговорит, перебирая успокаивающие фразы: ‒ Ты не думай, что это у меня стресс, депрессняк и всё такое. Врачи сказали, что я не протяну дольше полугода. Я бы тебе мой медицинский файл показал, но здесь же никак. И не разрешат, наверное. Я же потому и вступил в команду, чтобы не так тоскливо подыхать было. Чтобы не на больничной койке. Уж лучше тут. Только ты не рассказывай никому.
Иви не заметила, как уселась рядом. И не собиралась, но что-то большое и тяжёлое, хотя и невидимое, надавило сверху, и колени сами подогнулись. И слова вырвались, наверное, не слишком тактичные.
‒ Ты чем-то болен?
Марк не обиделся на любопытство, но ответил, не глядя на Иви, в сторону уходящего солнца.
‒ Ну да. Опухоль. В мозге. Постоянно увеличивается. Никакое лечение не помогает. Всё уже перепробовали.
‒ А если операция? ‒ вопросы по-прежнему вырывались сами, у Иви не получалось себя контролировать. Но и Марк не прерывал разговора, делился откровенно. Возможно, именно это и было ему необходимо.
‒ Не операбельна. Расположена неудачно. Благоприятный исход чуть больше ноля процентов. Либо умру, либо превращусь в овощ. А сейчас у таких жизнедеятельность не поддерживают. Смысл? Почти сразу отключают. Лучше поживу ещё хоть немного. Нормальным. Да и сейчас уже всё равно оперировать бесполезно.
Марк замолчал, опять посмотрел на Иви, закусил губу и отвёл взгляд. Виновато. Почему виновато?
‒ Тошно слушать, да? ‒ Иви увидела, как напряглись желваки на его скулах. Кажется, он изо всех сил пытался остановить поток рвущихся из него признаний. Но не смог, произнёс, смущаясь: ‒ Ты не слушай. Можешь только вид делать. А так думай о своём. Я тихо буду. Просто, когда с пустотой разговариваю, чувствую себя идиотом. И только хуже.
Иви промолчала. Не знала, что сказать. Совершенно не представляла. Согласиться с его раскладом, только делать вид, что слушает. Нет, точно не получится. Но и заверить, что будет внимать каждому слову и обязательно проникнется его состоянием… Ну нелепо как-то, неестественно. Не к месту. Но Марка вполне устроило её молчание.
Говорил он действительно тихо и почти без интонаций, словно песок из ладони в ладонь, пересыпал слова.
‒ Не хочу умирать. Почему так рано? Мне же всего семнадцать. Конечно, некоторые и меньше живут. Всякое случается. Но когда неожиданно ‒ это ведь не так страшно? Чем знать заранее и ждать. Постоянно ждать. Думать: а завтра я ещё буду? Или это уже последний день? И что потом? Как это ‒ ничего?
Ровный спокойный голос в полном диссонансе со смыслом. Он доносил слова прямо до сердца, вызывая ответный трепет, возрождая забытые эмоции, которые рвались наружу, но не знали, как себя проявить. Самое большее ‒ Иви повторяла время от времени «Марк» и опять в растерянности умолкала. Но, наверное, так и лучше. Ничего другого не нужно. Потому что ни выразить, ни сказать. При всём желании Иви не могла бы полностью понять и разделить чувства Марка.
‒ А главное, точно знаю, что скоро умру, но всё равно надеюсь. Что чудо случится. Что дальше жить буду. Не получается не надеяться. В одной книге читал: «Надежда может свести с ума». Вот я и схожу. С солнцем разговариваю. Я ведь как оно, да? Медленно исчезаю. Только оно обязательно взойдёт утром, а я…
Иви тоже сравнивала себя. Но не с солнцем, со всем остальным, что постепенно погружалось в сумрак. Для неё больше не существовало ни цветов, ни полутонов, да и смыслов особых тоже. Любые эмоции быстро блёкли, цепляли поверхностно и почти сразу тонули в тёмной пустоте, образовавшейся на месте души.
