– Это будет непросто. И для вас, и для ребенка.
А особенно для ребенка, в жилах которого течет индийская кровь. И у меня уже нет приданого, чтобы обеспечить его; наследство, оставленное дедушкой и бабушкой, передано моему мужу, и после всего того, чему я подвергла Чарльза, мне не хватит духу потребовать деньги обратно.
– Я хочу оставить своего ребенка, – повторила Мэри. А затем добавила: – И… и еще хочу остаться здесь и продолжать исполнять свои обязанности, если вы мне позволите.
Мать Рут вздохнула:
– Вы не можете оставить ребенка и продолжать работать здесь, Мэри.
Остальные монахини отвели взгляды. Сестра Кэтрин сказала, заламывая руки:
– Мы не можем закрывать глаза на то, что вы собираетесь сделать, Мэри. Не можем потворствовать вашему решению растить внебрачного ребенка. Мне очень жаль.
– Значит, если я хочу остаться здесь…
– Вам придется отдать ребенка, – мягко произнесла мать Рут. – Подумайте об этом. Я вновь задам вам этот вопрос через несколько недель.
Мэри не понимала, что плачет, до тех пор, пока слезы не упали на ее руку, которой она держалась за живот.
Мать Рут сдержала слово. Через несколько недель она спросила:
– Мэри, вы уже решили, как поступите?
Они гуляли в саду среди фруктовых деревьев, слушая птичьи трели, вдыхая аромат созревающих манго и оседающей пыли, глядя, как буйствует природа в лучах угасающего дня. Закатное небо переливалось множеством оттенков красного, розового и серо-голубого.
Мэри погладила себя по животу, и ребенок, ощутив ее прикосновение, перевернулся. Она понятия не имела, что будет делать, куда направится и какое будущее ей уготовано, но знала одно: она не расстанется со своим малышом.
– Я хочу оставить своего ребенка, – сказала Мэри монахине.
Мать Рут кивнула.
– Ради всех нас я надеялась, что вы измените свое решение. Но я восхищаюсь вашей твердостью, Мэри. Нужно обладать огромной силой, чтобы пойти против общепринятых правил.
От этого неожиданного комплимента из глаз Мэри хлынули слезы. Она-то боялась, что разочаровала монахинь.
– Я думаю, что последние несколько недель вашей беременности вам лучше провести недалеко от границ королевства, на озере Самовар, в приюте, которым управляют наши сестры.
Приют на озере. Мэри слышала о нем. Именно там женщины, оказавшиеся в сложной ситуации, рожали детей. Родив, они возвращались к привычной жизни, а малышей отдавали на усыновление или удочерение.
Ощущение тепла, которое возникло у Мэри благодаря комплименту матери Рут, исчезло.
– Я не отдам своего ребенка, – сказала она вновь.
Глаза Мэри вспыхнули, и она положила руку на живот, словно хотела защитить свое дитя.
– Я знаю, Мэри. – Голос матери Рут оставался мягким. – Но там опытные медсестры и акушерки, которые позаботятся о вас и помогут вам.
Мэри вытерла слезы, вновь хлынувшие у нее из глаз: она осознала смысл этих слов и была тронута заботливостью монахини. Это было прощание. Мэри отправится в приют, и если, родив ребенка, все-таки решит оставить его себе, дальше ей придется рассчитывать только на свои силы.
Ей будет не хватать детей, которых она учила. Явившиеся к ней ученицы, широко раскрыв глаза, расспрашивали ее о ребенке и, несмотря на свою невинность, давали Мэри дельные советы, подслушанные у матерей; девочки постарше гордо говорили о том, что заботятся о своих братьях и сестрах, что это просто и волноваться не о чем.
– Где ваш муж? – спрашивали девочки поменьше.
– Он… Я буду растить ребенка одна.
Девочки закивали, а одна из них сказала:
– Мой отец умер, и мать растит нас с братьями одна.
– Мой отец ушел, разозлившись из-за того, что у мамы рождаются только девочки, – добавила другая. – Он хотел сына.
Работа с детьми давала Мэри силы, позволявшие ей справляться с мыслями о расставании с Чарльзом и о далеко идущих последствиях своих действий.
Как ты могла опозорить нашу семью, Мэри? – писала ей тетушка. – Чарльз рассказал нам обо всем в письме.
Боль от того, что тетушка поверила Чарльзу, а не ей, была невыносимой.
Прошу больше нам не писать. Я не хочу, чтобы этот скандал отразился на моих дочерях. Я была огорчена, когда ты настояла на том, чтобы отправиться в Индию, однако теперь я счастлива, что ты далеко от нас.
От суровых слов тетушки в измученном, тосковавшем по дому сердце Мэри словно взорвался вулкан. В глубине души она надеялась, что доброта, с которой тетушка отнеслась к ней, когда Мэри объявила о своем решении поехать в Индию, возобладает над пиететом, с которым ее опекуны относились к социальному статусу, доброму имени и желанию сохранить лицо. Мэри осмеливалась надеяться на то, что тетушка и дядюшка простят ее и все забудут, что они примут блудную племянницу и ее внебрачного ребенка с распростертыми объятиями. Однако суровое письмо тетушки убило эту надежду. Англия больше не была для Мэри домом.
Мэри захотелось сдаться и вернуться в прошлое, до визита майора Дигби, оживившего ее воспоминания. Однако затем ее ребенок вновь зашевелился, напомнив о том, что он зависит от нее, ведь у него больше никого не было. Почувствовав это, Мэри поняла: даже если бы у нее была возможность вернуть свою жизнь до встречи с майором Дигби, стерев все, что произошло затем, она бы ею не воспользовалась, ведь в таком случае у нее не было бы этого ребенка, которого Мэри любила больше, чем кого-либо, что-либо и когда-либо. Какой бы опустошенной она себя ни чувствовала из-за того, что семья в Англии ее отвергла, как бы ни болело ее сердце, она не станет избегать ответственности за своего малыша. Она зачала его, спровоцировала всю эту ситуацию и потому поступит правильно. Она не подведет этого ребенка. Даст ему то, чего так желала сама, – любовь и уверенность в том, что он не одинок. Для нее это важнее социального статуса, важнее мнения окружающих, важнее чего бы то ни было.
Вернуться в Англию Мэри не могла. Всеми отвергнутую, без мужа и с ребенком (скорее всего темнокожим) ее в лучшем случае будут избегать, а в худшем она станет объектом для насмешек… Да и как она найдет работу?
Здесь, в Индии, Мэри хотя бы могла рассчитывать на то, что, будучи англичанкой, сможет работать гувернанткой. На борту корабля она услышала, что богатые индусы нанимают для своих детей белых гувернанток, чтобы те научили их безупречному английскому.
Несколько недель, последовавших за сломившим ее уходом Чарльза, Мэри с тревогой думала о том, как обеспечить ребенка, но, по крайней мере, ее больше не терзало чувство вины, которое она испытывала в браке. Опекуны отвергли ее, но даже понимая, что будет скучать по своей семье всю оставшуюся жизнь, Мэри ощущала странное облегчение от того, что нарушила правила. Теперь она могла делать то, что хотела, не заботясь о мнении других и о том, осудит ли ее общество, ведь оно, включая ее близких, уже осудило Мэри, сочтя ее недостойной. Ниже падать было просто некуда. И это, как ни странно, давало ей чувство свободы.
