Оливер, напротив, знал, в чем я нуждаюсь и когда именно. Вот почему стоило мне в то утро встать на напольные весы, как он выскочил из-под кровати, где усердно грыз провод от будильника, и уселся прямо мне на ступни, чтобы я не смогла увидеть показания.
– Эй, отлично придумано, – одобрила я, сходя с весов и стараясь не замечать цифры, мелькнувшие красным цветом, перед тем как исчезнуть.
Наверняка причиной появления там семерки было то, что Оливер сел на весы. Кроме того, задумай я составить официальный протест против этого, то написала бы, что (а) четырнадцатый размер не такой уж большой, (б) четырнадцатый размер в Штатах соответствует шестнадцатому в Лондоне, так что в каком-то смысле я худее, чем была бы, родись я британкой, и (в) вес на самом деле не так уж важен, пока человек здоров.
Ладно, может быть, я недостаточно тренируюсь. Но когда-нибудь начну – по крайней мере, это я сказала матери, королеве фитнеса, – как только все люди, от имени которых я неустанно работаю, будут полностью, безоговорочно спасены. Я сказала ей (и всем прочим, развесившим уши), что главная задача Американского союза защиты гражданских свобод – помочь людям занять четкую позицию по какому-то вопросу. К несчастью, единственными позициями, которые признавала моя мать, были «поза голубя», «воин два» и прочие асаны йоги.
Я влезла в чистые джинсы. Если честно, я стираю их не часто, поскольку они садятся при сушке и мне полдня приходится мучиться, пока они не растянутся до удобного размера. Выбрав свитер, который не обтягивал бы валик жира под бюстгальтером, я повернулась к Оливеру:
– Что скажешь?
Он опустил левое ухо, что можно было бы истолковать так: «Почему тебя это волнует, если ты снимешь все, чтобы надеть купальный халат?»
Как обычно, он был прав. Немного сложно скрыть недостатки, когда на тебе ничего нет.
Он пошел за мной на кухню, где я наполнила нам обоим миски кроличьей едой. Для него в буквальном смысле, а для меня – хлопьями «Спешл-кей». Потом он запрыгал к своему лотку рядом с клеткой, где спал целыми днями.
Я назвала своего кролика в честь Оливера Уэнделла Холмса-младшего, знаменитого в прошлом веке члена Верховного суда, известного как Великий Диссидент. Однажды он сказал: «Даже собака поймет разницу между тем, когда ее пинают или спотыкаются об нее». Так же и кролики. Собственно говоря, и мои клиенты.
– Не делай того, чего не стала бы делать я, – предупредила я Оливера. – В том числе не грызи ножки кухонных табуретов.
Взяв ключи, я направилась к «тойоте-приус». В прошлом году почти все мои сбережения ушли на этот гибридный автомобиль. Говоря по правде, не понимаю, почему производители машин повышают страховой взнос для покупателей с зачатками общественного сознания. Это не полноприводник, а значит – настоящая головная боль зимой в Нью-Гэмпшире. Но я рассудила, что спасение озонового слоя стоит того, чтобы время от времени скатываться с дороги.
Мои родители переехали в Линли, городок в двадцати шести милях от Конкорда, семь лет назад, когда отец получил должность раввина в Темпл-Бет-Ор. Прикол в том, что здания синагоги Темпл-Бет-Ор не существовало: реформистская община отца проводила ночные пятничные службы в кафетерии средней школы, потому что прежняя синагога сгорела дотла. Были планы собрать пожертвования на новую, но отец переоценил численность своей общины в Нью-Гэмпшире. Хотя он и уверял меня, что все склоняются к покупке земельного участка, я считала, что это вряд ли произойдет в обозримом будущем. Во всяком случае, пока его паства приобрела привычку слушать выдержки из Торы, и эти чтения перемежались одобрительными возгласами зрителей, следящими за баскетбольным матчем в спортивном зале, расположенном дальше по коридору.
Самым крупным спонсором, ежегодно отчислявшим взносы в отцовский фонд для постройки нового дома собраний, был «Хуцпа» – оздоровительный центр по гармонизации тела, разума и духа, расположенный в Линли и руководимый моей матерью. Хотя клиентура и не относилась к определенному вероисповеданию, мать приобрела известную репутацию в женских клубах при синагогах. Для того чтобы расслабиться и омолодиться, к ней приезжали постоянные клиенты из таких удаленных штатов, как Нью-Йорк, Коннектикут и даже Мэриленд. Для своих скрабов мать использовала соли Мертвого моря. Кухня на ее спа-курорте была кошерной. О ней писали «Бостон мэгэзин», «Нью-Йорк таймс» и «Лакшери спа-файндер».
В первую субботу каждого месяца я ездила в центр на бесплатный массаж, косметические процедуры для лица или педикюр. Подвох состоял в том, что после этого мне приходилось выдерживать обед с матерью. Мы довели процедуру до автоматизма. К тому времени, как нам приносили ледяной чай с маракуйей, мы успевали покончить с темой «почему ты не звонишь?». Салат сопровождался рассуждениями о том, что «я умру, так и не став бабушкой». Под закуску, соответственно, обсуждался мой вес. Нечего и говорить, что до десерта мы так и не добирались.
«Хуцпа» была белой. Не просто белой, а пугающе белой. Такой белой, что дух захватывало: белые ковры, белая плитка, белые халаты, белые тапочки. Я понятия не имею, как матери удавалось содержать салон в такой чистоте, если учесть, что, когда я росла, в доме всегда был уютный беспорядок.
Отец говорит, что Бог существует, хотя для меня это не бесспорный факт. Это не означает, что я не ценю чудес, как любой другой человек. Например, когда я подошла к конторке, администратор сказала, что моя мать не придет на обед, потому что в последнюю минуту у нее была назначена встреча с оптовым продавцом орхидей.
– Но она сказала, вам тем не менее можно принять процедуры, – пояснила администратор. – Вашим косметологом будет Диди, а ваш шкафчик под номером двести двадцать.
Я взяла халат и шлепанцы, которые мне вручили. Шкафчик номер двести двадцать был среди пятидесяти других, и несколько женщин среднего возраста снимали с себя одежду для занятия йогой. Я зашла в другую зону со шкафчиками, к счастью пустую, и переоделась в халат. Если кто-то пожаловался бы, что я вместо своего воспользовалась шкафчиком номер шестьсот шестьдесят четыре, мама вряд ли отреклась бы от меня. Я ввела код ключа 2358 и, собравшись с духом, постаралась не смотреть в зеркало, когда проходила мимо.
Мне мало что нравится в собственной внешности. В фигуре есть изгибы, но, кажется, не в тех местах. Волосы, копна темных кудряшек, могли бы придать мне сексуальности, но приходится распрямлять их. Я читала, что стилисты в шоу Опры распрямляют гостям такие шевелюры, как у меня, поскольку при съемке на камеру кудри добавляют человеку десять фунтов. А это значит, что даже волосы придают людям вроде меня избыточные размеры. Глаза у меня что надо – коричневатые в обычный день и зеленые, когда я в ударе. Но самое главное, они показывают ту мою часть, которой я горжусь, – мой интеллект. Я могу и не стать девушкой с обложки, но голова у меня хорошо варит.
Проблема в том, что не дождешься, пока кто-нибудь скажет: «Ух ты, зацени мозги у этой крошки!»
Отец всегда заставлял меня почувствовать себя особенной, но, глядя на мать, я удивлялась, почему не унаследовала ее тонкую талию и гладкие волосы. Ребенком я хотела быть похожей на нее, а став взрослой, перестала даже пытаться.
