Дай угадаю: и сердце начинает биться.
Теперь, несколько часов спустя, Клэр смотрела на меня, лежа на больничной каталке. На правах матери несовершеннолетней мне разрешили сопровождать ее, одетую в больничную рубашку, в операционную и присутствовать при введении наркоза. Я сидела на табурете, предложенном медсестрой, среди сверкающих инструментов и сияющих ламп. Я пыталась вспомнить знакомое лицо хирурга по его добрым глазам, видным поверх маски.
– Мама… – сказала Клэр, беря меня за руку.
– Я здесь.
– Я не ненавижу тебя.
– Знаю, детка.
Анестезиолог надел маску на лицо Клэр.
– Хочу, чтобы ты посчитала, милая. В обратном порядке, от десяти.
– Десять, – глядя мне в глаза, произнесла Клэр. – Девять… восемь…
Она прикрыла веки.
– Семь… – сказала она, но на последнем звуке губы ее замерли.
– Мамочка, можете поцеловать ее, если хотите, – сказала медсестра.
Я прикоснулась своей бумажной маской к мягкому изгибу щеки Клэр.
– Возвращайся ко мне, – прошептала я.
Майкл
Через три дня после смерти Шэя и на второй день после его похорон я вновь пришел на тюремное кладбище. Могильные плиты с номерами образовали небольшое поле. На могиле Шэя номер пока не поставили, это был просто клочок свежей земли. И все же только на этой могиле был посетитель. На земле, скрестив ноги, сидела Грейс Борн.
Я помахал ей, и она поднялась:
– Отец, рада вас видеть.
– Я тоже.
Подойдя ближе, я улыбнулся.
– Хорошую службу вы провели в тот день. – Она опустила взгляд в землю. – Знаю, не похоже было на то, что я слушаю, но я все же слушала.
На похоронах Шэя я совсем не читал из Библии. Как и из Евангелия от Фомы. Я сочинил собственное Евангелие, благую весть о Шэе Борне, искренне излагая ее немногим присутствующим: Грейс, Мэгги, медсестре Алме.
Джун Нилон не пришла. Она была в больнице с дочерью, выздоравливающей после пересадки сердца. Она прислала на могилу Шэя букет лилий, которые, постепенно увядая, лежали здесь.
Мэгги сказала мне, что врач Клэр был поражен результатами операции, что ее новое сердце сразу забилось. Девочку выпишут из больницы в конце недели.
– Вы слышали о трансплантации? – спросил я.
– Я знаю, – кивнула Грейс, – где бы он ни был, он радуется этому. – Она отряхнула юбку. – Ну, я уже собиралась уходить. Мне нужно успеть в Мэн на семичасовую смену.
– Я позвоню вам через несколько дней, – сказал я, действительно собираясь это сделать.
Я пообещал Шэю, что позабочусь о Грейс, но, честно говоря, мне казалось, ему хотелось, чтобы и она позаботилась обо мне. Каким-то образом Шэй предвидел, что без Церкви мне тоже понадобится семья.
Я уселся на то же место, где сидела Грейс. Вздохнув, наклонился вперед и стал ждать.
Дело в том, что я не знал, чего жду. Прошло три дня со смерти Шэя. Он сказал мне, что вернется – воскрешение, – но он также поведал мне, что умышленно убил Курта Нилона, и эти два факта не укладывались у меня в голове.
Я не знал, следует ли высматривать ангела, которого увидела в свое время Мария Магдалина и который сообщит мне, что Шэй покинул свою гробницу. Я не знал, пришлет ли он мне по почте письмо, которое я получу сегодня вечером. Я ждал, вероятно, знака.
Услышав шаги, я увидел возвращающуюся Грейс.
– Чуть не забыла! Я должна передать вам вот это.
Она протянула мне большую обувную коробку, перетянутую резинкой. Зеленый картон по углам обтрепался, и крышка была в пятнах.
– Что это такое?
– Вещи брата. Мне дал их начальник тюрьмы. Но внутри есть записка от Шэя. Он хотел, чтобы вы их забрали. Я отдала бы их вам на похоронах, но Шэй сказал, что я должна отдать их сегодня.
– Вам следовало самой забрать их, – возразил я. – Вы же его родственница.
Она внимательно посмотрела на меня:
– Как и вы, отец.
Когда она ушла, я снова уселся у могилы Шэя.
– Это оно и есть? – вслух произнес я. – Именно этого я и должен был дожидаться?
В коробке лежали холщовый мешок с инструментами и три пачки жвачки «Базука».
«У него была одна пластинка жвачки, – услышал я голос Люция, – и ее хватило на всех нас».
Помимо этого, в коробке лежал маленький плоский пакетик, завернутый в газетную бумагу, пожелтевшую от времени. Внутри оказалась потрепанная фотография, от вида которой у меня перехватило дыхание. Я держал в руках фотоснимок, украденный из моего университетского общежития: мы с дедом демонстрируем наш дневной улов.
Почему он украл что-то, не представляющее ценности для чужака? Я дотронулся пальцем до лица моего деда и вдруг вспомнил, как Шэй рассказывал о дедушке, которого у него никогда не было и которого он вообразил по этому снимку. Наверное, он стащил снимок в качестве компенсации за то, чего ему не хватало в жизни. Хотел бы он быть на моем месте, глядя на этот снимок?
Я вспомнил кое-что еще: фотография была украдена перед тем, как меня выбрали в коллегию присяжных для суда над Шэем. Я недоверчиво покачал головой. Возможно, Шэй узнал меня, увидев в зале суда. Возможно также, он вновь узнал меня, когда я впервые пришел к нему в тюрьму. Не исключено, что он все это время разыгрывал меня.
Я принялся разглаживать газету, в которую был завернут снимок, и понял, что это вовсе не газета. Бумага была слишком толстая и не того формата. Это оказалась вырванная из книги страница. «Библиотека Наг-Хаммади», – прочитал я надпись вверху крошечными буквами. «Евангелие от Фомы», впервые напечатанное в 1977 году. Я провел пальцем по знакомым изречениям.
Иисус сказал: Тот, кто обретает толкование этих слов, не вкусит смерти.
Иисус сказал: Те, которые мертвы, не живы, а те, которые живы, не умрут.
Иисус сказал: Не лгите.
Иисус сказал…
То же самое говорил и Шэй, в распоряжении которого были годы на запоминание этой страницы.
Я в досаде разорвал страницу на мелкие кусочки и швырнул их на землю. Я сердился на Шэя, сердился на себя. Я закрыл лицо руками, но почувствовал порыв ветра. По воздуху закружилось конфетти из слов.
Я стал гоняться за ними. Когда они застревали между могильными плитами, я хватал их и совал в карманы. Я отдирал их от сорняков, росших на краю кладбища. Я гнался за одним обрывком до самой парковки.
Иногда мы видим то, что нам хочется, а не то, что находится у нас перед глазами. А подчас мы вообще ясно не видим. Я взял все собранные обрывки и положил их в небольшую ямку под цветочными побегами, потом присыпал землей. Я представил себе, как желтоватую бумагу размывают дожди, поглощает земля, как она лежит под зимним снегом. И я подумал: что же здесь вырастет следующей весной?
