— Знаешь, я ужасно запуталась, — упавшим голосом проговорила я. — Вчера утром я была уверена, что хочу вернуть Сашу, что он моя единственная любовь. А несколько часов спустя целовалась с Марком. После таких поступков у меня даже по отношению к себе самой смешанные чувства, не говоря уже о чувствах к этим мужчинам.
— Ой, перестань! — подруга легонько толкнула меня в плечо. — Только не говори, что ты чувствуешь себя виноватой за этот поцелуй.
— Если быть честной, поцелуй был волшебным, — я смущенно улыбнулась, а Лена залилась весёлым смехом.
— А как же иначе, это же сам Марк Громов! — воскликнула она.
— Но тем не менее, я чувствую себя прескверно, — поставив локоть на стол, я бессильно опёрлась лбом на ладонь.
— Аня, он тебя бросил, помнишь? Он сам тебя бросил. Ты не должна чувствовать себя виноватой, ты свободна.
— Но прошло всего две недели, а я уже целуюсь с другим. Чего тогда стоили мои чувства к Саше? Чего тогда стою я? — мой голос срывался, я готова была заплакать. Лена придвинулась ко мне и, не выпуская из рук кружки с чаем, обняла за плечи.
— Глупенькая, — ласково сказала она, легко покачивая меня, как мать качает ребёнка, когда он чем-то расстроен, — ты ещё не раз удивишься своим поступкам и тому, что может вытворить твоё сердце. Не терзай себя, прими это и просто живи дальше.
— Как же это сложно — жить.
— Да, нелегко, но в этом же вся суть. Если бы жизнь была предсказуемой, тривиальной, для чего тогда мы все здесь собрались, на этой песчинке, путешествующей по просторам космоса? — Лена сделала глоток чая и мечтательно продолжила. — Смысл жизни в её вкусе, а вкус у неё меняется постоянно: то он приторно-сладкий, то горький до слёз, то такой кислый, что челюсти сводит, то едко-солёный, после него пьёшь-пьёшь и никак не можешь напиться. Но подумай, сколько удовольствия во всём этом. Если бы постоянно было сладко, тебя бы стошнило через пару дней от переизбытка сахара. Без горечи жизнь лишилась бы своей остроты, и мы никогда не поняли бы, что нужно ценить, а что можно выбросить без сожалений. Без кислоты мы не смогли бы понять, что это уже испортилось и для употребления не годится. И как же без чая с кислым лимончиком? Вот видишь, ты уже смеёшься, это меня радует, — Лена улыбнулась и протянула мне конфету. — На, съешь, шоколад поднимает настроение.
Я взяла конфету, развернула, но потом, передумав, положила её на стол.
— Думаешь, мне стоит пойти на свидание с Марком?
— Хм, я тут не советчик. Решать тебе. А сама ты чего хочешь? Хочешь пойти?
— Когда он предложил встретиться, я была счастлива. А сейчас думаю о Саше, и мне кажется, что я предаю нашу любовь. Неужели вот так просто я смогла переключиться на другого после всего, что было между нами? Неужели он так мало значил для меня? Чувствую себя никчёмной. Может мама была права, когда в последнем разговоре сказала, что я пала слишком низко.
— Боже милостивый, что за бред! — в негодовании воскликнула моя подруга. — Я не могу это слушать! Про низкое падение — это уже слишком! Скажи мне откровенно, с тобой кроме волшебных поцелуев ещё что-нибудь волшебное случалось? — она многозначительно посмотрела на меня. — Ты понимаешь, о чём я.
— Нет, — ответила я, краснея, и опустила глаза.
— О, боги! И мы ведём речи о низком падении? Твоя мамаша затюканная моралистка, не хочу тебя обидеть, но это правда. И тебя она всю жизнь держала в чёрном теле, я помню, как в школе тебе строго настрого запрещали с парнями встречаться, — Лена возмущенно покачала головой и сжала губы. — Вы с ней сейчас в ссоре? Не общаетесь?
— Да. Мне кажется, она больше не желает ни видеть, ни слышать меня. Теперь я для неё мерзкое создание, не достойное называться дочерью, — с горечью выпалила я, затем, немного поостыв, добавила, — конечно, я перегибаю палку, но уверена, что мама во мне сильно разочаровалась.
— И прекрасно! Без её неусыпного контроля ты хоть в себя придёшь, почувствуешь, что такое жизнь.
— Если быть откровенной, я и правда почувствовала себя свободнее, когда наши с мамой отношения разладились. Не в том смысле, что я пустилась во все тяжкие или у меня появились подобные желания, нет, просто такое ощущение, будто какой-то груз, висевший всё это время на моей шее, тянувший к земле и не дававший открыто смотреть на мир и наслаждаться им, вдруг оторвался, и мне стало легче.
— А я о чём говорю! То ли ещё будет! Вот пройдёт пару месяцев, совсем другим человеком станешь.
— Думаю, ты права, всё-таки стоит пойти на свидание, — слова слетели с губ неожиданно для меня самой. — Это просто свидание, оно ни к чему меня не обязывает.
— Ну вот, совсем другое дело! — обрадовалась подруга. — Встретитесь, а там увидишь, что делать дальше, — она подошла к окну, устремила взгляд куда-то вдаль и мечтательно произнесла: — такая невероятная история. Вы пронесли свою любовь через годы разлуки. Вот бы и мне встретить такую же. Такая любовь заслуживает ещё одного шанса, ты обязана дать вам шанс.
— Так и сделаю, — улыбнулась я. — И у тебя будет любовь ещё покруче моей.
— Ох, не знаю, — печально протянула Лена, — у меня столько парней было, что я уже со счёту сбилась, а ничего стоящего не вышло, — она взглянула на меня. Вот только жалеть меня не надо, — Лена предостерегающе подняла палец и тряхнула головой, словно сбрасывая уныние. — И эти стариковские фразы, вроде «какие твои годы, у тебя ещё всё впереди», тоже оставь при себе. Вообще, мне кажется, что я не создана для семейной жизни. Моя страсть — работа, а страсть в жизни должна быть только одна.
Я смотрела на подругу и понимала, что она говорит совершенно искренне. Лена жила живописью ещё со школьных лет, и хотя ей пророчили большое будущее в сфере гуманитарных наук, она, не задумываясь, пошла поступать в академию искусств и выдержала экзамены блестяще. Через год Лена уехала в Испанию и продолжила обучение там. Её творческая натура порождала отношения, полные безудержной пылкой страсти, но лишённые глубины, они были обречены на недолговечность. Она отдавала искусству всю себя, что же оставалось другому человеческому существу, опрометчиво влюбившемуся в эту одержимую? Лишь наблюдать за её творческими исканиями, порой длящимися месяцами, словно запои? Приходить в квартиру, заваленную мольбертами, картинами, кистями, красками, но лишённую душевного тепла, так как всё оно уже растрачено, отдано неодушевлённым предметам? Лена была реалисткой. Она понимала, что, выбирая искусство, ей придётся отказаться от всего остального, и делала это без сожалений и колебаний. Она отказалась от возможности построить серьёзные отношения так же легко, как когда-то отказалась от науки. Запрятав мечты о любви, романтике и семье так глубоко, чтобы они не беспокоили её творческое воображение, Лена работала не покладая рук. Эта минута откровенности и сожаления, случившаяся во время нашего разговора, была лишь мимолётной слабостью, которая завершилась так же быстро, как и возникла.
— А знаешь, мне кажется, нам обеим стоит расслабиться, — сказала я и приобняла подругу. — Давай сходим куда-нибудь и повеселимся как следует.
