По дороге из ванной приостанавливаюсь в прихожей, у вешалки, разворачиваю пальто травмированной стороной к себе. Глупо верить, что чудеса случаются и шрамы на ткани тоже могут рассасываться или хотя бы становиться не такими заметными. Будто с аппендицитом мне опыта мало. С другой стороны, шрам на лбу почти что исчез. Был шрам, остался шрамик. Заросшая дырочка. Но пальто же всё оказалось без перемен: надрыв уродлив и несовместим с дорогой вещью. Он буквально «торчит». Такой не проглядишь.
Сам себе я бы одежонку попроще выбрал, не такую пижонскую, попрочнее, особенно возле карманов. И потемнее, чтобы не маркое. Вот такой я, выходит, умный, гордый и рассудительный. А пальто, можно сказать, в долг ношу.
Нет, не к сестре. Не в воскресенье. По крайней мере, не в это.
«Решил же, что к маме».
«Колеблюсь».
«Подумай еще про хрен и редьку».
«Хрен и редька. Доволен?»
Хомячура не одобряет моего решения. От сестры я всегда возвращаюсь с чем-нибудь вкусненьким для него. Иногда это кусок пирога, и тогда он, сам того не подозревая, щедро со мной делится. Потому как друг. Друзьям с друзьями всегда легче делиться, если щедрая сторона о том не подозревает. Это сольфеджио дружбы без стрессов.
– Не уговаривай, старина. Сегодня к маме, – предостерегаю хомяка от наглости вмешиваться в мои планы. Не оборачиваясь к клетке, я спешно облачаюсь.
За спиной характерный звук, явно почесали живот. Вслед за этим раздаётся звук дробления зубами накопленных зёрен.
Отчаялся, животное. Все понял.
100
Отмеряя ступени, невольно сочувствую своему подопечному: это ж надо полдня просидеть с набитым ртом, ничего не предпринимая. Самокритично пеняю себе на то, что ничуть не лучше Хомячуры. Только не просидел, а пролежал, тупо думая вроде как умные мысли. Правда, во рту моем пусто, но легче ли мне от этого? И обеляет ли это меня? Сомнительно. Следующую жизнь проживу не будильником, а хомяком. Лишь бы допустили до выбора.
Этажом ниже мысли о вечном сдувает напрочь, надо шикнуть на кошку:
– Кыш отсюда, пока не передумал!
Она моргает, словно силится узнать, кто это тут нарисовался такой весь из себя отчаянный. Шерстка на ее спине шевелится едва заметно, легкая зыбь. Наконец в меня фыркают. Снизошли:
– Иди уже. Под ноги лучше смотри.
«И сама не поймет, и не скажет никто, как несказанно ей повезло…» – складываю слова в такт шагам. Готовая песня. Припев, разумеется про благодетеля. «Благодетель, милый благоде-етель…» Это хор кошек вступает.
Надо было не «кыш», а «брысь» говорить. Вышло, как к китайцу на пушту обратился.
101
Смотреть под ноги… мне сказали. Что ж, дельное вышло напутствие.
Прямо за дверью – крупное тело. Лежит на земле. Грамотно лежит, по уму: двери не мешает, для манёвра есть место, не споткнёшься, и переступать нет нужды, обойти можно. Правда, под козырьком только голова спрятана, а на все остальное с неба сыплются нагулявшие за зиму вес снежинки. Последние, надо полагать, в этот сезон. Их, наверное, не предупредили, что весна уже на календаре. Ковырнул кто-то нерадивый на небесах лопатой забытый сугроб и точно в мой двор его определил. Таджик небесный.
Судя по тому, что цвет одежды под снегом по-прежнему различим, недавно прилёг товарищ. Неужели это наш дворник своим среднеазиатским «Беда-а!» начаровал? Накликал «беду-у», вместо того, чтобы сольцей тропу от подъезда присыпать. Не похоже. Да и не скользко. И вообще… больно уж довольным своим положением выглядит гражданин лежащий. Ноги подтянуты к животу, ладони лодочкой засунуты между коленями, чтобы не так мёрзли. Лицо умильное, по форме напоминает тыкву. И цвет в масть. Будто кто на Хеллоуин обронил, а мужик подобрал и себе присвоил. Ни пальто на нем нет, ни куртки. Поверх толстого рыбацкого свитера натянута темно-розовая кофта, совершенно нереального цвета, нормальные мужики такие не носят. Даже не верится, что пуговицы на ней с нашей, с мужской стороны. И дыра вон на локте протёрта… Прямо на самом сгибе. Женщины в этом месте не протирают, нет у женщин привычки локтями по столам елозить. Если елозят, то рукава поддёргивают, чтобы часики были видны или браслетик, у кого есть. Да и в целом подтянутые к локтю рукава придают им вид собранных, динамичных, что ли. Словом, правильное отношение к деталям. Женщины в этом толк знают. Не в пример нам. Наше, пацанское – подпереть щеку и байку слушать. Или самому травить, подчёркивая в воздухе сигареткой особо интригующие места. Нам «собранно и динамично» ни к чему, у нас и «спустя рукава» все в порядке. Потому что настоящим мужчинам не до мелочей.
У меня на обоих свитерах такие же прорехи. Еще на одном – вот-вот… Со дня на день ожидаю. Но такую кофту я бы даром не взял. И уж тем более не надел бы. Даже под ружьём. Куда в такой пойдёшь? Заинтересованных граждан прошу задраить люки… Ох уж эти чёртовы двусмысленности… Потому что сейчас начну думать нетерпимо. Пидорская кофта какая-то! Но я сомневаюсь, чтобы «эти» могли столько выпить. Впрочем, могу заблуждаться и предвзятость моя – от незрелого понимания новых правил жизни. Есть же у нас на работе мужичонка, его за глаза «поздним гомиком» называют. Потому что трое детей у него. Может, устал с детьми возиться? Что ж, выход. Не одобряю, но выход. А выпить совсем не дурак. Из прошлого привычку с собой прихватил. И правильно: всегда бери с собой лучшее! Вот такой девиз… расхитителей.
Однако если этот, у подъезда, мужчина из другого «профсоюза», то нерафинированный он какой-то. Выходит, и среди «них» такие встречаются. Почему нет? Или впору перевести его в прошедшее время? Может, отошёл человек в удовольствии, отжил, счастливец… Преставился. Я бы с лёгкостью разглядел его именно на этом маршруте, кабы не остро пахнущий прудик, натекающий в ответ на единственно важный на данный момент вопрос. Тем более, что ответ на него только что был затруднён до невозможности: столько всего на мужике напялено, незаметно, дышит ли. А он, блаженный, разложившаяся сволочь безнравственная, совершенно себе живой!
Я великодушно или «широкосердно», как говорит Кимыч, стягиваю с себя шарф. Хорошо что не бабулин надел, спасительный, а фабричный, не так жалко. Складываю шарф неаккуратным комом, лучше не получилось, и подсовываю сооружённое лежащему под голову. Шапки на нем нет, хотя судя по тому, как примяты волосы, еще недавно была. Голову приходится приподнимать за чуб, и, верный движению, чуб остаётся торчать «ирокезом», шевелюра слегка смерзлась. Смешно, но именно с этого момента «лежалец», как я определил его по лекалу «сидельца», обретает бесспорную завершённость облика. Этой-то мелочи не хватало, попадающей в имидж причёски. Образ, кстати, сложился неожиданно собирательным: пидор, панк и очень пьющий. Лишь последнее допущение единственным тяготеет к бесспорности и несколько примиряет меня со всем остальным. Не совсем потерянный. Почти наш… мужик.
«Мужик?»
«Да хрен с ним. Мне-то какое дело. Сам разберётся, не маленький».
Вот такой я весь из себя без предрассудков. Воскресный, расслабленный, всепонимающий. Я, конечно, и раньше замечал, что общность порока сближает шибче общего горя. Но чтобы до такой степени… – и предположить не мог.
