И вник. Прорвался в до поры скрытое. Зря на воображение пенял. Уважительно вышло. Местами даже льстиво, потому что монументально. Выбор позы, материал… Хотя в профиль композиция по-прежнему напоминает мне порвавшийся парус.
«Кстати, о третьем. Жаль, что они не зовут меня в свою компанию. Я бы, наверное, подошёл».
«Третьим?»
«Им. Залатал бы собой прореху в парусе. Если в профиль. Как сейчас вижу…»
Еще я вижу сейчас край спутниковой тарелки. Она под углом смотрит в небо, и я уверен, что даже в сухую ночь к утру в ней скапливается влага. Поэтому утренние новости жиденькие, будто разбавленные. При том, что именно утром я бываю особенно беззащитным перед заклинаниями с величайшего в истории человечества дирижерского пульта.
70
Ныть про себя, то есть мимо публики, сетуя на собственную никчёмность, скучно и неприятно. Скажу больше: такой род нытья непатриотичен по отношению к таким же, как сам. Люди терпеливо ждут моих жалоб на самые разные чудовищные несправедливости, их ответ начеку.
«Да-а, старик… – скажут мне в сочувствующей задумчивости, неторопливо, сквозь художества из сигаретного дыма. – Послушать тебя, так ты и представления не имеешь, что такое настоящая несправедливость…»
Словом, тратить на нытье «внутрь» себя драгоценные минуты выходного дня вообще никуда не годится. Есть другой вариант: можно поныть «вовне», масштабно. На мир, на жизнь, на судьбу, опять же, но уже человечества или хотя бы своего собственного народа. Путь, конечно, окольный, но так или иначе приведёт всё туда же, к собственным трудностям, просчётам и неудачам. Правда, с отчасти изменившимся представлением о мире и о себе: мир говённый, а я… я еще ничего. Как же мило бывает умалить трагизм личной беспомощности!
Но это не My Way.
По крайней мере, не сейчас.
Сейчас я в панике от происшедшего только что… разделения… со страной.
Когда-то, если кто помнит, нам присоветовали делить Родину на «большую» и «малую». Цель и задачи вылетели из головы, а возможно история была не прицельная и все значимое пролетело мимо; не попали. Просто в чьей-то башке вдруг приключилась такая же заморочка, как в моей с флагом. Рассудили, наверное, что если «большую» Родину крепко любить не выходит, поскольку ее ответные не каждому дано оценить по достоинству, то с «малой» и дурак справится. Вот и я нынче, буквально только что… проследовал проложенным незабвенной партией курсом и довольно близко к предложенной ею логике.
Я расчленил патриотизм. Поделил его, не долго думая, на «большой», в отношении страны в целом, и на «малый» – для семьи, друзей-приятелей. И такой вдруг случился во мне конфликт между мной и мной! Между «большим» патриотом и патриотом «малым»! Таким скудным и неубедительным оказался вдруг список моей личной общности со всей Россией…
«Миру Мир!» – да.
«Крым наш!» – не уверен.
«Трамп, стыдись!» – допустим.
«Не уступим ни пяди сирийской земли!» – спорно.
«Руки прочь от нашего… лосося, леса, учёных…» – мне нравится, в этом есть что-то прикладное. Но все мелко. Если не мерить в деньгах. В деньгах – глубоко.
Другое дело – такое же глубокое, как деньги, – противостоять быстро оттаивающему и соответственно нагревающемуся миру. При том, что лучше остыть. Но остывать в нагревающимся мире противоестественно. Можно остаться последним холодным в гигантском протёкшем холодильнике. А ведь еще надо предупредить всех, что скоро здесь будет болото и в нем воцарится комар.
71
Пытаюсь отвлечься от неблагодарных мыслей. Неблагодарные они потому, что думать их я стараюсь легко, непринуждённо, с иронией. Но им всякий раз колдовским образом удаётся набрать вес и загрузить меня снизу доверху неподъёмной тяжестью. А в голове без того шторм. Надо бы отвлечься.
Я настраиваюсь отвлечься и отвлекаюсь.
Любопытно, а правда ли, что заварушку с Каддафи устроили французы, чтобы долги не возвращать, а в итоге его деньгами спасли Грецию? В соседнем подъезде живёт военный пенсионер, это он так сказал. По правде сказать, он не вызывает у меня большого доверия, как и все чудаки. Он заочно влюблён в Карлу Бруни. Поэтому приписывает Саркози без разбору любую происшедшую в мире пакость. При этом по-армейски упорствует. Всю квартиру захламил журналами с ней и о ней. Даже без личного знакомства изрядно дорогое получается увлечение. Неплохую, наверное, пенсию получает полковник. Я подначиваю его, советую учить французский или итальянский. Он же серьёзен, как нацеленный в вас кирпич:
– Надо будет – сама русский выучит.
Вот так. Женихи у нас в любом возрасте с норовом.
Как-то раз военный пенсионер, расчувствовавшись по недоведённому до меня поводу – результаты анализов могли превзойти ожидания, но это лишь предположение, – поделился со мной под большим секретом пробами собственного пера. Мне хватило первого же шедевра.
«Если бы не вилла в Ницце, я б не думал с ней плодиться».
Текст воспроизведён таким, каким был прочитан.
«Я б не стал на ней жениться», – про себя механически поправил я. И в тот самый миг до меня дошло, что я только что затупил запредельное восприятие остроты слова, нанятого передать конкретную мысль. Что-то, по-видимому, изменилось в моем лице, потому что полковник одобрительно крякнул:
– Вот так.
– «Я б» лучше писать слитно, – посоветовал я. – «Яб». Больше экспрессии и… наглядности. В смысле, образности.
Меньше чем через сутки рабочий день редакции был сорван окончательно и бесповоротно. Держать в секрете дерьмо, еще и чужое, для человека бессовестного, не чуждого дешёвому развлечению, невозможно, неуместно, против всего. Поделиться же им с сослуживцами – облегчить ношу. Так я и поступил.
Удивительно, как легко тихие, образованные, интеллигентные люди срываются в бездну, где царит та простота, что хуже воровства. Что радует – это лишь временно, что озадачивает – все происходит на трезвую голову. Какими дивными эскападами одарил меня тот день.
«Если бы не сэндвич с мясом, я бы вырос пидарасом».
Написание грубого и отторгнутого обществом слова было мотивировано смачностью его звучания. На эти резоны тут же присел новый перл:
«Что же выбрать идиоту – слово, кисть или же ноту?»
Я же выбирал между Ливией, Францией и Грецией. Это было созвучно предложению идиоту, где-то трогательно неожиданными совпадениями и, что особенно важно – просто. Ведь выбор бы уже сделан.
В Ливию меня никогда не тянуло, у меня аллергия на верблюжью шерсть, но еще больше на верблюжью слюну, как выяснилось за два посещения зоопарка в раннем детстве. На Францию денег нет и не предвидится, что не мешает временами мечтать, но не помогает вовремя сдавать работы. А вот Греция в планах прослеживается, пусть пока и расплывчато. Потому что трудно решиться. Выходит, что лично для меня в комбинации с Ливией – Францией – Грецией, на которой настаивал военный пенсионер, все неплохо сложилось. Спасли место для возможного отпуска. Соглашусь: все вышло как-то не по-людски. С другой стороны, когда всю жизнь для кого-то по-людски, но не для меня, – это тоже неправильно. Вот поеду я однажды в спасённую от беды Грецию, и окажется это заманчивое путешествие самым ярким воспоминанием моей жизни. Несмотря на то, что связано с чужой смертью. Пусть косвенно. Об этом бабуля думала? Оттого про смерть Сталина вспомнила как о самом ярком впечатлении своей жизни? Я тогда ни черта не понял, она не растолковала, а я не переспросил. Надо бы, как земля оттает и высохнет, на могилку к ней съездить.
