«Спасибо, что напомнил».
Итак… Нацелена эта новая норма против кошек и котов-инородцев. Потому что в душе я по части терпимости – долина гейзеров без горячей воды и пара. Голая имитация. Моя бывшая жена – женщина, избавленная от всплесков воображения, – скучно костерила меня снисходительной свиньёй. Наверное, за то, что моя нетерпимость, как бы это сказать… – разборчива, что ли? Выборочна? По-видимому, это свойство привело к тому, что «свинья» оказалась скрашена «снисходительной», то есть отчасти урезана в «свинскости».
«Но как это связано с котами и кошками?»
«А вот как. Людям, что живут за пределами моего понимания, я потакать не намерен, но и обращаться с ними так, как считал бы правильным, тоже не могу – свинья не только снисходительна, но и цивилизована. Тем не менее, накипает…»
«Потому решил отыгрался на кошках?»
«Ну… Как-то так».
«Ты прямо Лин-чи».
«Личи? Знаю такой фрукт. Он здесь при чём?»
«Лин-чи, балда! Мудрец. Помнишь в самом начале дзенские заморочки?»
«А-а… Вот же жопа…»
Когда я был маленьким, бабуля, папина мама, в таких случаях грозила:
– А по губам?! – И непременно легонько шлёпала по попе.
Типично для взрослых: говорить одно, а делать совершенно другое.
«А по мозгам?»
Подтверждая правомерность угрозы, я чихнул. Опять же, когда я был маленьким, то на каждый мой чих слышалось бабулино пожелание здоровья. Если же случалось чихнуть еще раз, то счастья мне почему-то не желали, хотя в других семьях было заведено именно так, в такой последовательности:
«Будь здоров!»
«Будь счастлив!»
«Расти большой!»
Порой я в открытую обижался на бабулю за то, что скупилась на пожелания – был горазд на серийный чих. Та отмахивалась, отговаривалась мне, мальчишке, не слишком понятным:
– Сам справишься, от тебя зависит.
Иногда, особенно во время накатов сезонных простуд, я становился неожиданно рассудительным и принимал, что на каждый чих пожеланий не напасёшься. Только спустя годы я осознал, как все-таки это важно – не скупердяйничать с пожеланиями, потому что не все, далеко не все зависит он нас самих.
60
Бабуля. Моя любимая невеличка. Сновала всю жизнь туда-сюда по стройкам века, лучшую долю трудом вымаливала. Вымолила артрит, инсульт. А в качестве надбавки, уж не знаю от чьих щедрот, могу только догадываться, – дыры в венах, зад в буграх с жидкостью из сомнительных шприцев и совсем уж бессовестную выписку с казенной койки за три дня до кончины.
Сектор «Приз» у небесного якубовича бабуле выпал, никак не иначе. И вместе с призом ее тихо сплавили в нашу «студию».
– Дома ведь, с родными за руку лучше помирать, спокойнее. Так правильно будет, – спровадили уверенно.
Я подумал: с особенным пониманием люди. Возможно, сами уже мёртвые, поэтому знают, о чем толкуют. Живые ведь так себя вести не должны. Вслух подумал. На злые слова вышла царственная заведующая отделением, а с ней мужчина. Оба вышли, как выяснилось, не ко мне. Парочку поджидала женщина, неожиданная для скорбных мест: в песце, в таком же отменном макияже, заносчивая и жеманная одновременно.
– Предпочитаете кремировать? – спросил мужчина, потупив взгляд, тихим голосом, как и следует посланцу респектабельной компании последних услуг.
Я представил себе, как интересующийся персонаж день за днем с траурной миной смотрит перед возвращением в нормальный мир «Машу и медведя», чтобы вернуть себе лицо если не жизнелюба, то хотя бы просто лицо, взамен маски.
Дама прошипела:
– Поджаривать тварь. Медленно. Как кофейные зерна.
– Ха! – восхитился я громогласно, сам того не ожидая, чем привлёк внимание заведующей и изъял ее из затевающейся непростой дискуссии, молниеносно перемещённой предприимчивым парламентёром от похоронной конторы в фойе:
– Всё будет так, как вы пожелаете. Какие зерна имеются в виду – арабика?
Женщина в чопорно накрахмаленном деловом белом халате взяла меня под локоть:
– Если вы оставите бабушку здесь – ведь я могу пойти вам навстречу, то будете долго корить себя. Может быть всю жизнь. Поверьте, я знаю, о чем говорю, но бессильна что-либо изменить.
Я с ходу перелицевал все предыдущие представления о заведующей отделением, но новое прочтение женщины получилось каким-то квёлым и совсем незаслуженно для нее блеклым. Просто нормальный человек. Никакой фальши, интриги. Настолько скучно, что не было смысла запоминать.
Я и забыл.
61
Через восемнадцать дней год будет, как бабули не стало. Помню ее высохшей, наголо бритой, кожа как мел белая. В морге бабулю – «принаряженную» в мою пижаму. Переодевать ее я не решился, платье привёз в пакете, но его куда-то невозвратно засунули. Из-за дурацкой пижамы тамошние вечно пьяные остолопы приняли бабулю за мужика. Да и то сказать… Усы у женщины семьдесят с лишком лет таились где-то в невидимых складках организма, а тут как, зараза, попёрли! Ну, а уроды из ритуальных услуг их хной подкрасили. Чтобы, мол, «выразительности» придать. Объяснили, конечно, убедительно, спору нет. Я и сам при виде усов в транс впал. Но все одно – гады спитые.
Я был в своем праве орать. И орал. Мог топать ногами. И топал. Но за бутылкой, хочешь не хочешь, бежать пришлось. Обоим сторонам следовало загладить как содеянное, так и нервы угомонить. По пути остыл, сдачу в уме подсчитывал, чтобы не обманули. В винном это запросто, руки у продавщиц клеем намазаны.
Неуместное сбривали без пены, «на сухую». Хрустело при этом отвратительно. Жутко хрустело. Громче, чем насекомые в синих лампах-ловушках в момент исхода их мелких, надоедливых душ. Я все время невольно жмурился, ругал себя неженкой, а местных – суками и козлами. Бабуля, несмотря на неприязненное к ней со стороны жизни отношение, до самой кончины оставалась человеком тихим, скромным, крайне застенчивым. Она никогда по своей воле не издала бы такой вызывающий, пронзительный, наглый звук.
В тот момент до меня и дошло окончательно, что ее больше нет.
Помню, в школе еще, в каком-то серьёзном классе, где уже незазорно было пытаться думать, если по-тихому, я писал домашнее сочинение и спросил у бабули о ее самом ярком впечатлении в жизни. Она ответила: «Похороны Сталина». Будто годы ждала моего вопроса и наконец дождалась. Буквально выпалила, ни на мгновение не задумалась. Такая скоропалительность лишила ответ основательности, но все равно бабулино откровение меня так потрясло, что, погруженный в досужие раздумья, тему сочинения я не раскрыл, скомкал, за что получил трояк выслуженный трепетным отношением к орфографии. Ну согласитесь: как может оказаться самым ярким впечатлением жизни чья-то кончина?
Позже, когда застрелили Джона Леннона, я, кажется, понял, что она имела в виду. Но согласиться, принять это видение до конца так и не смог.
