Поговаривают, что «Трамвайная остановка» – «нахалстрой». Прикинули предприимчивые граждане, что место неброское, начальству не видное, но проходное, простыми людьми для троп облюбованное, ну и развернули по-быстрому точку. Из власть имущих туда захаживает только полиция. Но не часто, раз в месяц. Причем явно по каким-то своим поводам, с народом служивые не сливаются. Да и как им с обычным людом слиться, если в форме, при власти? И пусть тяга к прелестям жизни у людей государевых такая же мощная, как и у всех других, не остыла, не смогла ее форма выстудить, но ходы к ним, прелестям, совсем иные. Как, надо признать, и возможности. Народ, в свою очередь, улавливает отчуждение и тоже к власти не тяготеет. Баланс интересов, если надо уложиться в два слова.
Я регулярно и с удовольствием угощаюсь в «Трамвайной остановке». Без чопорности, без капризов беру, чем торгуют, и принимаю пищу за еду. Это возвышает нас обоих. Оно, чем торгуют, выложено на одноразовую бумажную тарелочку, забранную поверху фольгой. В темноте, пока вилкой не ткнешь, выпуская на волю дух измученного огнем продукта, она выглядит словно серебряная. Но после прокола вмиг скукоживается. Дух перестает подпирать ее изнутри, как голова пловца купальную шапочку. От укола вилкой – туше! – вся композиция сдувается, а сохранившаяся материя есть не что иное, как закусь.
Вилки в «Трамвайной остановке» дают алюминиевые, форменные растопырки. По логике, к бумажным тарелкам полагались бы вилки бумажные или хотя бы пластмассовые, чтобы тарелки дольше служили. Ну да где сегодня найдешь, чтобы как полагалось? Я собственно и не ропщу. Тем более, что и алюминиевые оказываются не бог весть какими прочными, не все выдерживают в отчаянной схватке с едой, напрягшейся, словно бицепс бодибилдера. Оттого и выглядят вилки, будто из них тюльпаны на Восьмое марта соображали, да завозились, праздник миновал, пришлось то, что получилось, назад на кухню снести.
40
Кошка, имея в виду внушительно количество поглощенных мою порций якобы кроличьего рагу, подозревает, что я тайно поддерживаю мышей. Несмотря на абсурдность этой инсинуации, объективно ее аргументы можно признать достаточно вескими. Ей кажется, что она все про меня знает, и по этой причине полагает это знание лишним. Я никогда не пытался ей ничего объяснять, доказывать, вообще избегал вступать в разговоры, а уж тем более препираться. Лукавить, однако, не буду: кошкино пренебрежение меня задевает. Неспроста же так хочется ее придушить. Уж точно не из-за носа же, разбитого дверью в день злополучного кошачьего проникновения в мой устоявшийся человеко-хомячий быт. Дело давнее, нос давно зажил, рубец почти незаметен. Тем более не за поругание абажура вызверился я на неприятное животное. И будильник… А что будильник? Ходит. Как и всегда ходил. Видно, в чем-то права дрянь подоконничная, есть во мне какая-то гнильца. Мы это оба чувствуем.
Обычно я мысленно отмахиваюсь от кошки: «Да пошла ты…» Ей сниматься по моей прихоти с насиженного места и тащиться куда-то в кошкам неведомое нет ни повода, ни нужды. Тем более, что пункт назначения я замалчиваю. Нет, не из вредности. Просто к животным ни один из привычных, на мой утонченный вкус, неприменим. Их там не ждут, если не зоофилы. А вот мой маршрут – в кошачьих глазах я безошибочно угадываю встречное напутствие «Шагай давай своей дорогой!» – отменить невозможно. Поэтому мне ничего не остается, как молча негодовать и подчиняться рекомендациям. Выпадая из поля зрения кошки за углом лифтовой шахты, я привычно суетливо крещусь и три раза сплевываю через левое плечо. Хоть бы раз помогло. Суетиться с крестным знамением тоже странно, потому что торопиться некуда, все просрано, давно уже не пионер в церкви. Да и нет уже ни пионеров, ни церкви, сеющей «опиум для народа», а потому чуждой государству и отделенной от него сколь можно далеко. Пионеры отошли в историю, а вот с церковью совсем другая вышла история… Вот бы мне отделиться от государства на таких же условиях, как нынешние церковники.
«И с чего я вбил себе в голову, что все однозначно просрано?»
«А что, есть сомнения?»
«Конечно. Непременно отыщется что просрать. Да еще и в достатке для пары последующих поколений, Россия – щедрая душа!»
41
Мне неведомо, чья это кошка и есть ли у нее в нашем подъезде за какой-нибудь из дверей персональное кошачье имущество – подстилка там, миски разные, бантик бумажный на ниточке или гуттаперчевая мышь, если повезло. В случае, если хозяева продвинутые и не жмоты. С таким же успехом Аврора может быть в нашем подъезде кошкой приходящей. Домофон сломан, замок электронный отродясь не работал, а посему хитрые ключи на батарейке раздавать не стали, но деньги собрали добросовестно. Со всех. Ну, почти что со всех. Сильно докучали одному инвалиду. Тот из квартиры давно не выходит, гуляет и то на балконе, в кресле. Однако из армейских оказался мужик, стойкий и, если верить слухам, очень красноречивый. Жаль, самому не довелось послушать. Свидетели утверждают: мозг сводило от зависти и старания хоть малую толику запомнить, не упустить. Доводчик дверей, я подозреваю, кто-то на даче к двери прикрутил. Если дача зимняя – сайдинг, печка, – то грех людей упрекать, нужная вещь. Шастают дачники туда-сюда, пока всех научишь дверь за собой прикрывать – глядь, уже и дом выстыл. Я хорошо помню позицию «доводчик» в платежной ведомости, к которой отнесся добросовестно, без диссидентства, внес сколько было предписано. А вот саму железку ни повидать, ни потрогать мне так и не довелось. Если вдуматься, то это вообще было бы крайне странным – потрогать оплаченное. Чай, не в борделе живем – в стране!
Короче говоря, кошка вполне может прикидываться, что в нашем подъезде у нее есть друзья, а то и хозяева. При этом подоконник между вторым и третьим этажами облюбован ею по чистой случайности или по неведомой никому причине. Впрочем, отчего же по неведомой? Меня изводить! Притом… Притом, что имей я гарантии реинкарнации в животное – ведь есть, есть за что понизить меня в звании… Чтобы не так гордо звучал… И если бы приблудилась счастливая возможность самому выбрать свое будущее… В ограниченном, разумеется, диапозоне… Я непременно выбрал бы кошку. И столь же пренепременно – черную. Благороднейшая миссия у существа: предупреждать беззаботных граждан о грозящих им неприятностях. Почти как визит участкового в семью шалопая во времена, каковые уже и не помнятся. Справлюсь с задачей за девять жизней – и на повышение, назад в люди. Или вперед, если считать с позиций царей природы.
И все же, несмотря на наличие вполне приемлемых гипотез, я «прописал» кошку к неприветливым и неприятным людям, живущим прямо подо мной, в такой же смежной двушке. Кто-то обмолвился, что они и соседнюю квартиру в том же тамбуре выкупили. И оба жилища соединили в одно. Тогда у них нынче хоромы. Мне завидовать ни к чему, я один живу. С хомяком. То есть не вдвоем, но и не совсем один. К тому же люди в своем подъезде квартиру выкупили, не в соседнем, а это со стратегической точки зрения почти не о чем. Так, если в разных квартирах подъезды, можно было бы выбирать, через какой домой заходить, а случись ссора – принципиально пользоваться разными. Завидное вышло бы преимущество. Моя бывшая однажды заявила с нетрезвых глаз, что ей противно по одной лестнице со мной подниматься. Это при том, что я ее на себе нес. И ведь не проверишь – художественный ли это был образ или в самом деле так думала? Проспалась, вообще ничего вспомнить не смогла. Или не захотела. А так жили бы себе припеваючи в большой квартире с двумя прихожими в два разных подъезда. И разводиться, к месту помяну, одно удовольствие. Вернул на место перегородку – и всех дел. Серьезное упущение – две квартиры в одном подъезде. Глупо и недальновидно. Но и люди противные. Такие дальновидности не заслуживают. Неужели же тот, кто ее раздает, кто мне прислушивается? Со смеху помру. Прямо на этом самом месте… Эй! Стой! Шучу! Не вздумай! Снова неудачно шучу. И за «Эй!» мои глубочайшие извинения. Не из гордыни сглупил, а чисто по недомыслию.
