«Осталось выкрикнуть сексизму в лицо самое большое из самых больших человеческое: «НЕТ!»
«Хорош дурью маяться, протирай глаза, пора заинтриговать бывшую эсэмэской».
«Хоть копейка на счету телефона имеется?»
«Ну ты и сволочь…»
«Спи давай. Сэкономишь».
16
Какая же мразь этот будильник! Я тоже редкий по тупости молодец. Дурак. Не Иван и совсем не Емеля, то есть не дура…чок, а дурак и есть. Полноценный. Взвел вечером отчаянную пружину, будучи «на автомате». Привычное действие: глаза не видят, голова не варит, руки делают. «На автомате»? Как-то я чересчур нежно о пьяном идиоте, потерявшем себя во времени! Ну, хорошо хоть не в пространстве. Разгромил в пух и прах воскресное утро. Второй раз за год. А ведь год и трети еще не отжил. Блестящая перспектива. Особенно если учитывать сезонные обострения, внесезонную рассеянность и всесезонную тупость. По-хорошему надо бы запустить престарелым скандалистом в стену, да обои жаль. Хотя незначительная ямка вряд ли им повредит. Порваться они точно не смогут, прикипели к бетонной стене ближе некуда. Редкое везение: бронежилет на спине, а стреляют в грудь… Но нет. Ни рука моя не поднимется, ни тем более плечо не раззудится. Этот ненавистный механический хлам, неизвестно где и когда приблудившийся к нашей семье и по умолчанию отошедший мне при разъезде с прочими проросшими семенами рода, по-прежнему хозяину небезразличен.
Кажется, что всю свою жизнь я просыпаюсь под безжалостную скороговорку этого чертова будильника. Неловко признаваться, как часто я был близок к тому, чтобы надавить чуть сильнее обычного на потертые крылышки мотылька, доверчиво растопыренные на плоском спинном кругляше. И оправдание было готово: силы не рассчитал, случайно переусердствовал, с каждым может случиться. Всякий раз в последний момент я пугался и пасовал. Непонятно – чего именно пугался. Скажем: чего-то. За что отвечать больнее, чем за осознанное. К тому же этот коварный притвора так трогательно клянчил пощады! Внутри его давно отблестевшего корпуса приглушенно сходилось, совмещалось несовместимое. Время и вечность. Чья же возьмет? И раздавался смиренный хрип, вдох астматика. А я, черт меня побери, в полушаге от злодейства. Ну как тут сладить с задуманным?!
«Трусло»?
Пусть буду «трусло».
Больше того скажу: «Еще какое «трусло»!»
А ведь найдется кто скажет: «Какой сострадательный и сознательный гражданин». Ему бы, найденышу, еще добавить в позитивном задоре: «Счастья ему, раз он такой сознательный!» И взяться за работу над пожеланием. Пожелал – сделай! Но увы, нет у людей такого навыка. Это вам не «пожелал – выпей!», а выпил – спешно забудь, что пожелал. Потому что неискренность плохо сказывается на печени и на карме.
Так в мозг поступил грустный вывод о природной неприспособленности людей к откровениям в тостах, и былое восхищение кавказскими застольями спешно покинуло пьедестал.
О чем это я? Ну да, будильник – астматик. Так вот, будильничий хрип подействовал на меня совершенно невероятным образом. Я охолонул и устыдился. Скорее всего мне не суждено проникнуть в природу этого звука. Немеханическую природу в абсолютно доказуемо неживом и в то же время безусловно одушевленном механизме. Но гораздо важнее другое: я кое-что узнал о себе. Сентиментален. Бриз, приносящий старость.
«Мило. А до этого не догадывался?»
«Соврать?»
«Если поможет».
Я осторожно возвращаю будильник на тумбочку, чувствуя, как кровь непрошено приливает к подушечкам пальцев – большого и указательного, среди всех моих эти самые ханженские. Им стыдно вместе со мной и в то же время отдельно от меня. Самим по себе. Дополнительно. Причина? Они недоверчивы и всякий раз сомневаются в искренности моих раскаяний. По большей части совершенно напрасно.
Будильник смотрит на нас, на меня и на мои пальцы, с грустью. Он понурил стрелки на половину седьмого и, возможно, жалеет уже не себя, а меня, непутевого, так и не доросшего до понимания, что с предназначением не поспоришь, хотя профукать его очень просто. Даст Бог, взберусь на эту вершину в следующей жизни. Если Он окажется ко мне милостив. Или по недосмотру дарует счастье пожить старым будильником. Послужу, коли доведется, посчитаю чью-нибудь жизнь, как этот неугомонный старик отсчитывает мою. Убедительно так отсчитывает: «Тик-Так! Тик-Так!» Такую неубедительную жизнь и так убедительно. В самом деле, разве можно доверить столь интимное дело бездушной пластмассовой мыльнице на батарейке? И этот их мертвый звук:
«Тук. Тук. Тук».
Полная безнадега.
Есть и еще кое-что, заставляющее меня хранить извращенную, как кто-то подумает, верность механическому динозавру. Какую бы слабость натуры я ни выказывал, он от меня зависим. От меня, а не от «дюраселевского» чуда. Помните кролика Банни с батарейкой на спине, что уподобляло его плюшевому террористу? Розовый кролик с рюкзаком шахида… Нет, это совсем не смешно. Короче говоря, я могу «забыть» завести свой будильник, а потом бесчувственно наблюдать, как вконец ослабевшая пружина отдает потяжелевшим стрелкам последние силы. Представлять себе ужас, охватывающий зубчатые шестеренки, разновеликие колесики и все прочее часовое внутри. Они недоумевают: «Что же такое творится?» – но догадываются – что-то непременно чудовищное. Неумолимое. Неодолимое. И вцепляются друг в друга крепче обычного, полагая, что вместе им будет не так страшно. Наивны, право слово. Как люди.
Ладно, моя совесть чиста, я ни разу не опустился до мести. Мне хватает воображения и… уверенности, что от меня в этой жизни хоть что-то зависит. Масштаб не важен.
«К черту масштаб».
«Неверно. Потому что именно что численность от тебя зависимых определяет масштаб твоей личности».
«А я говорю: к черту масштаб! Я предпочитаю быть незначительной личностью с единственным зависящим от меня предметом, чем говнюком, от которого зависит жизнь миллионов. Это осознанный выбор… Но в какой-то мере и вынужденный».
«Кто ж меня так?»
«Да сам себя. Самовынудился. Сам виноват. Если в одно слово, то звучит как название какой-нибудь индийской провинции – САМВИНОВАТ. Боже мой, сколько же нас произошло из тех мест. Наверное, индусы тоже встречаются. А кстати… Я ведь могу башмаки сносить, перчатку посеять. Не только будильник от меня зависим».
«Вот видишь: личность как на дрожжах в рост попёрла».
Все равно надо быть круглым идиотом, чтобы в принципе любить часы – главных свидетелей наших невосполнимых растрат. Будильники с их навязчивой привычкой напоминать – в этой армии наихудшие.
17
Вполне возможно, что будильник не самая противоречивая вещь, прокравшаяся в мой дом и обосновавшаяся в нем, чтобы обременять мою жизнь. С ним соперничают хомяк и ершик в туалете. Хомяк по природе своей замысловат и неоднозначен. Ожидать от этого разнузданного эпикурейца мало-мальского послабления дело в принципе крайне сомнительное. От него, от ожидания за версту несет бесконечностью. У меня этот запах – землистый дух неочищенной картошки, с горкой насыпанной в здоровенный алюминиевый столовский бак. В войсках частенько отбывал за нерадивость и дерзость на кухне. Нерадивость с годами с местом освоилась, а вот дерзость съехала, не прижилась. Да, еще ершик… Этот… прибор? Предмет. Этот предмет с его прямолинейностью и ограниченным районом использования вполне мог бы быть вполне себе покладистым, так нет же! Намертво, пес, залипает в пластмассовом стакане. А тот наполнен жидкой, вонючей гадостью, чье предназначение люто умерщвлять бактерии, а не рубашки с джинсами. Неожиданное высвобождение ершика из стаканного плена слишком часто превращается в трагедию для моего весьма скромного гардероба. Был случай, я на ночь оставил его торчать в толчке. И вы думаете, что-то изменилось?
