— Знаешь, а мне нравится, — помедлив, наконец сказала Нэнси.
— Кто девушку ужинает, тот её и танцует! — Ленка хлопнула в ладоши. — Что ж, мы ликуем! Располагайся! Надеюсь, вы с Жейкой сами как-нибудь решите жилвопрос. Главное, помни: она не любит сквозняков и сырости, поэтому держи её повыше. Оптимально там, где она сейчас находится.
— Постараюсь не беспокоить вовсе. У тебя здесь хоть и мало систем хранения, но без верхней полки этажерки я как-нибудь переживу.
Нэнси подхватила стул-спринтер, залезла на него и заглянула осторожно в клетку.
— Ого, она реально почтенного возраста.
— До смертинки три пердинки. Так сказал мой френд.
— Как-то он не слишком уважительно к твоей шин-ши.
— Не-а, наоборот. Он даже из уважения к её сединам сделал на ризографе удостоверение почётного долгожителя. Теперь у неё есть льгота — бесплатный проезд в метро Душанбе.
— А оно там есть? Метро.
— А чего ему не быть? Хотя, наверняка не знаю.
— То есть ты не уверена?
— Я не уверена, но то что льгота работает — это факт. Там мокрая печать и резолюция «подчёркнутому красной ручкой — верить». А там — красным всё подчёркнуто.
— Мне уже заочно нравится твой френд.
— У вас ещё будет возможность узнать друг друга очно.
— Да, мне всё нравится, — подвела черту Нэнси, — даже очень. И твои питомцы, и ты, и город.
— Да ты город толком не видела.
— Это на уровне эмоций. Есть в нём какой-то шарм, загадка. И эти постоянные дожди!
Ленка театрально всплеснула руками, что-то вспомнив.
— Как ты умудрилась припереться в Питер без зонта.
— Неправда! Я забыла его дома.
— Я и говорю! — Она махнула рукой на Нэнсины доводы. — Значит, решено: тебе нужен зонт. И экскурсия по городу. Но — сперва зонт!
— Можно совместить!
— М-мм… — оценила Ленка. — Главные аттрактанты нашего города, — (она снова вкусно подчеркнула «нашего»), — это храмы, но не те, о которых ты прямо сейчас подумала. Вот о чём ты подумала?
— О музеях.
— Вот и неправильно. Это шоппинг-центры. Феномен интересного и категория прекрасного. Туда и рванём.
Глава 4. СЛОНЫ В ПОСУДНОЙ ЛАВКЕ
Великий Микеланджело, оживляя камни отсеканием излишков, когда-то предложил такую вещь, как дискретное качество. Он наставлял делать скульптуру «хорошо» лишь в сорока ракурсах, то есть выкладываясь на каждый девятый градус окружности предмета. Многие из хейтеров на тот момент пока ещё не признанного гения эпохи Возрождения, вменяли ему в вину несовершенное объёмное мышление, но это была чушь. Просто мастер одним из первых, кто словил дзен оптимизации искусства, потому что оптимизация — уже искусство (любой сеошник подтвердит). Но Микеланджело был пионером — пятьсот лет тому назад никому и в голову не приходило, что можно обеспечить наблюдателя лишь полуторой дюжин удачных перспектив скульптуры, и этого будет достаточно, чтобы признать её достойной. Предмет искусства — всегда тайна, и человек стремится разгадать её, часто приписывая объекту особые, замолчанные смыслы. Зазор в восемь градусов — это беспрецедентная возможность созерцателя привносить что-то своё в искусство. Всегда — самое волнительное в мире то, чего в нём нет, но что неизменно мы прибавляем, обсыпая отсебятинными крошками.
Давно, кажется в околостуденческие годы, Нэнси страстно желала видеть себя в профессии ваятеля, ходила в худучилище на курсы, где пыталась лепить сперва из теста грушу, а после гипсовую голову. Оказалось даже сорок удачных ракурсов — чрезвычайно трудоёмкая работа. Если груша была ещё и так и сяк, то с головой ничего путного не выходило. Это признавали не только окружающие, но и сама горе-ваятельница. Можно было сколько угодно крошить отсебятинку, но башка, хоть ты тресни, убедительно не получалась.
Когда в поисках себя и будущей профессии Нэнси не смогла взломать миссионерский код ваятеля, горевала по такому поводу она недолго. Просто пришло время снова делать выбор — и она его сделала: подала документы на кафедру литературы филфака ПГУ. Почему она решила стать на этот раз филологом? У абитуриентки Окуневой не было ответа на вопрос. Почему, собственно, люди идут в каскадёры, дипломаты, в почво- и искусствоведы, веб-программисты и этнографы, орнитологи, нанотехнологи, в проктологи и ихтиологи? Да — продолжают традиции семьи, да — ведутся на модные тенденции рынка труда, да — обеспечивают себя иррациональным тождеством «мечта — самореализация — реальность» (проктолог-мечтатель — в этом определённо что-то есть). Но бывает, что причина не заключает со следствием сделку, причинно-следственная связь не формируется, оставшись без дедуктивного начала — вот тогда-то появляются на свет амбивалентно-клинические контроверзы, притягивающие, словно громоотвод, вопросы-молнии. Почему на бондарей не учат, а на маркшейдеров — учат, хотя неоткрытых месторождений полезных ископаемых всё меньше, а бочек для хранения вина — всё больше? Почему считается, что писательское ремесло почётнее, чем блогерское, хотя последнее и более доходно? Почему кардиохирургов и анестезиологов (взятых вместе) в разы меньше, чем прокуроров и судебных приставов (взятых по отдельности)? И так далее. Нэнси эти примеры, как и причины её поступка, волновали мало. Её не тяготил вопрос и не заботил ответ. Было достаточно того, что литература и язык интересовали её всегда. Правда, занимали на свете ещё тысячи вещей, и интерес к Бодуэну де Куртенэ, Хемингуэю, Бахтину и Гессе никоим образом не означал, что она положит жизнь на алтарь литературоведения и языкознания. Нужно было принять решение, а о том, что можно сомневаться или, тем более, размышлять о мотивах и поводах, не удосужились предупредить. Это был не какой-то там особый зов сердца, на который невозможно не откликнуться, нет. Зов — это, на секунду, прислушиваться к интуиции, к внутреннему голосу. У Нэнси — если уж начистоту — интуиция сбоила, а внутренний голос, этот голосище, был словоблуден и треплив, однако с бессознательным контачил вяло и часто строил из себя не прорицателя, но критика. Чтобы избежать очередной разочарованности, она ему не доверяла.
Подходя к рубикону пятилетней муштры, Нэнси всё чаще стала впадать в раздумье: что ждёт её после университетской парты? Она не ловила спойлеров, просто знала, не будучи начинена иллюзиями: диплом — это лишь прямоугольник красивой гербовой бумаги. Когда ты низвергнешься в объятия взрослой жизни, твоя способность растянуть курсач на сто страниц или умение «наговорить» зачёт окажутся ничем перед бьющим наотмашь вопросом о рекомендательных письмах с прошлых мест работы. Последнее, что спросят по ту сторону переговорного стола — это специальность и наличие диплома. И спросят ли?
Крепко поразмыслив, она решила не спешить, дабы смягчить суровый приговор сиюминутной паузой праздношатания. Когда ещё улучится момент? Вспомнила о своей давнишней-сокровенной-затаённой мечте — сплавиться на катамаране по реке. В двух остановках от дома записалась в спортивный клуб, там же прикупила экипировку и обучающее видео. Если воплощать в жизнь детскую мечту, то непременно по-взрослому: обстоятельно и досконально. Это правило справедливо вдвойне для далёкой от спорта дилетантки. Дилетантке, впрочем, не повезло с тренером: тот оказался заядлым рыбаком, и сплав по Сиве с трёхбайдарочной командой, который состоялся на майские каникулы (до защиты оставался ещё месяц), мог стать дивно-чудным, если б не периоды бесклёвья. Инструктором со сложно выговариваемым и категорически не запоминаемым именем-отчеством Бакберген Абдусоттарович овладела маниакальная идея поймать хоть что-нибудь. Нет, поначалу «что-нибудь» ловилось: так, небольшой успех имела рыбалка на блесну в какой-то глухомани возле заброшенной деревни Пастушьи Сумы. На обрывистом берегу, рядом с ужасно разъезженным грузовиками просёлочным трактом, поймалась диковинная рыба подуст, в жареном виде весьма съедобная. Пару раз ловились язь, налим. Но после бесхозного скотомогильника, обнесённого рвом и басистыми индиговыми мухами, аккурат на повороте к Черновским поселениям удача от незадачливого рыболова отвернулась.
