– Я помню, Хардж был особенно недоволен нашей с Абби поездкой в Коннектикут. Мы поехали туда прикупить кое-что для магазина. Всего на два дня, но он сказал: «За моей спиной. Тебе понадобилось сбежать», – Кэрол произнесла это с горечью. В её голосе было больше самобичевания, чем подражания интонациям Харджа.
– Он до сих пор об этом говорит?
– Нет. Разве тут есть о чём говорить? Есть чем гордиться?
– Разве есть чего стыдиться?
– Да. Ты ведь это знаешь, правда? – голос Кэрол звучал ровно и ясно. – В глазах мира это мерзость.
Она произнесла это так, что Терез не смогла просто улыбнуться.
– Ты так не думаешь.
– Такие люди, как родные Харджа, думают.
– Они не весь мир.
– Их достаточно. И тебе жить в мире, и я сейчас даже не говорю о том, кого ты решишь любить. – Она посмотрела на Терез, и Терез наконец увидела медленно восходящую в её глазах улыбку, вместе с которой возвращалась и сама Кэрол. – Я говорю об обязанностях в мире, где живут другие люди, в мире, который, возможно, и не твой. В данный момент – не твой, и поэтому в Нью-Йорке я была именно тем человеком, с кем тебе не следовало бы водить знакомство, – потому что я тебе потакаю и не даю взрослеть.
– Почему бы тебе не перестать?
– Я попытаюсь. Беда в том, что мне нравится тебе потакать.
– Ты для меня именно тот человек, с кем следует водить знакомство, – проговорила Терез.
– Правда?
На улице Терез сказала:
– Вряд ли бы Хардж обрадовался, если бы узнал, что мы с тобой тоже вместе путешествуем, да?
– Он об этом не узнает.
– Ты по-прежнему хочешь ехать в Вашингтон?
– Обязательно, если у тебя есть время. Ты можешь не возвращаться весь февраль?
Терез кивнула.
– Если только не получу каких-нибудь известий в Солт-Лейк-Сити. Я сказала Филу, чтобы он мне написал туда. Шанс довольно невелик.
Фил, наверное, даже и не напишет, подумала она. Но если обнаружится хотя бы малейшая возможность получить работу в Нью-Йорке, она должна будет вернуться.
– А ты бы поехала в Вашингтон без меня?
Кэрол взглянула на неё.
– На самом деле не поехала бы, – ответила она, чуть улыбнувшись.
В ТОТ ВЕЧЕР, когда они вернулись, в гостиничном номере было так натоплено, что им пришлось на какое-то время распахнуть окна. Кэрол прильнула к подоконнику, ругая жару на потеху Терез и называя Терез саламандрой за то, что та в состоянии была эту жару переносить. Потом Кэрол вдруг спросила:
– Что Ричард вчера написал?
Терез даже не предполагала, что Кэрол знает о последнем письме. Том самом, про которое в чикагском письме он написал, что пошлёт в Миннеаполис и Сиэттл.
– Ничего особенного, – сказала Терез. – Письмо на одной страничке. Он по-прежнему хочет, чтобы я ему писала. А я не намерена этого делать.
Письмо она выбросила, но запомнила его наизусть:
«Ты молчишь, и до моего сознания начинает доходить, какой невообразимый конгломерат противоречий ты собой представляешь. Ты чувствительна и при этом так бесчувственна, одарена воображением и в то же время его лишена… Если твоя эксцентричная подруга бросит тебя на произвол судьбы, дай знать, и я за тобой приеду. Это долго не продлится, Терри. Я немного разбираюсь в таких вещах. Я встречался с Дэнни, и он спрашивал, что от тебя слышно, чем ты занимаешься. Как бы тебе понравилось, если бы я ему рассказал? Я не сказал ничего, ради тебя, потому что я думаю, что в один прекрасный день тебе станет стыдно. Я по-прежнему люблю тебя, я это признаю. Я приеду к тебе – и покажу, какая она на самом деле, Америка, – если я тебе дорог настолько, что ты мне напишешь и позовёшь…»
Письмо было оскорбительно по отношению к Кэрол, и Терез его порвала. Она сидела на постели, обняв колени, спрятав ладони в рукава халата и обхватив себя за запястья. Кэрол перестаралась с проветриванием, и в номере стало холодно. Миннесотские ветра завладели комнатой, они хватали дым сигареты, которую курила Кэрол, и рвали его, превращая в ничто. Терез смотрела, как Кэрол спокойно чистит над раковиной зубы.
– Ты в самом деле не собираешься ему писать? Это твоё решение? – спросила Кэрол.
– Да.
Терез наблюдала, как Кэрол стряхивает воду с зубной щётки, как отворачивается от раковины, промокая полотенцем лицо. Ничто, связанное с Ричардом, не значило для неё столько, сколько значило то, как Кэрол промокает лицо полотенцем.
– И не будем больше об этом.
Она знала, что Кэрол больше об этом не заговорит. Она знала, что Кэрол подталкивала её к нему, до этого самого момента. Теперь казалось, что, возможно, всё было ради этого момента, когда Кэрол повернулась и пошла к ней, и её сердце сделало гигантский шаг навстречу.
Они поехали дальше на запад, через Слипи-Ай, Трэйси и Пайпстоун, иногда прихоти ради выбирая окольную дорогу. Запад расстилался, как волшебный ковёр, усеянный аккуратными, компактными блоками – фермерский дом, хлев, силосная башня, – которые возникали в поле их зрения за полчаса до того, как они с ними поравняются. Однажды они остановились у фермерского дома спросить, нельзя ли там купить бензина, чтобы хватило доехать до следующей заправки. В доме пахло свежим сыром. Их шаги звучали гулко и одиноко на крепких коричневых половицах, и в пылком порыве патриотизма Терез подумала: «Америка». На стене висело изображение петуха, сделанное из цветистых, нашитых на чёрную основу, лоскутов ткани – такое красивое, хоть в музее вешай. Фермер предупредил их о гололедице на дороге, идущей прямо на запад, поэтому они отправились по другому шоссе на юг.
В тот вечер они обнаружили цирк с одним манежем возле железнодорожных путей в городе под названием Су-Фолс. Артисты не отличались большим мастерством. Терез и Кэрол сидели на паре оранжевых ящиков в первом ряду. Один из акробатов пригласил их в артистический шатёр после представления и настоял на том, чтобы Кэрол приняла от него в подарок дюжину цирковых афиш, потому что она ими восхитилась. Какие-то из них Кэрол послала Абби, другие – Ринди, и ещё она послала Ринди зелёного хамелеона в картонной коробке. Это был вечер, который Терез не забудет никогда, и в отличие от большинства подобных вечеров этот запечатлелся как незабываемый ещё до своего окончания. Тут всё сошлось – и попкорн, который они ели из одного пакета, и цирк, и поцелуй Кэрол в глубине какой-то кабинки в артистическом шатре. И то особенное, исходящее от Кэрол магическое воздействие – при том, что сама Кэрол относилась к их прекрасному времяпрепровождению, как к само собой разумеющемуся, – и эти чары, казалось, действуют на весь окружающий их мир: всё шло идеально, без разочарований и заминок, шло именно так, как они того желали.
Терез брела из цирка, опустив голову, погружённая в раздумья.
– Интересно, захочу ли я когда-нибудь ещё что-то создавать, – проговорила она.
