А двумя днями раньше произошел еще один странный инцидент. Матильда играла с Лили в детской и стала щекотать ее. Девочка смеялась взахлеб, как обычно смеются дети. В такие минуты племянница и тетка были особенно близки. Агата, вошедшая в комнату, молча наблюдала эту сценку, потом бросила: «Я гляжу, вам вдвоем очень весело!» Это было сказано довольно сухим тоном – более того, в нем прозвучала легкая горечь и даже нотка ревности. За последние недели Матильда особенно тесно сблизилась со своей маленькой племянницей, даже на чисто физическом уровне: Лили очень нравилось сидеть на руках у тетки, она нежно прижималась к ней, а когда ее обнимала мать, не проявляла особой радости. И конечно, Агата испытывала то, что чувствуют некоторые матери, слишком занятые работой, или матери в зажиточных семьях, чьи дети привязаны к ним куда меньше, чем к своим нянькам. Разумеется, Агата была очень довольна, что ее дочка и сестра так любят друг дружку, но она знала, что эта привязанность рано или поздно неизбежно должна измениться и Лили обратит свою любовь на маму. Матильда ошибалась, приписывая сестре ревность, – она лишь зарождалась, но еще не выросла; скажем так: наши героини пока стояли на пороге этого чувства.
28
В следующий вторник Матильда стала готовиться к вымышленному дню рождения Сабины. Такому же иллюзорному, как и ее собственная жизнь. Каждый день ей все больше казалось, что она ведет нереальное существование, блуждает в каком-то призрачном царстве, где все ее поступки никак не могут воплотиться в действительность. Если прошлое мало-помалу становилось расплывчатым, то будущее принимало форму нелепой комедии, в которую никто не мог поверить. Сестры пожелали друг дружке весело провести вечер, и Матильда добавила: «Поцелуй за меня Эмманюэля!»
[31]И Агата с намеренно широкой улыбкой ответила: «Непременно!» Обе сестры поневоле прибегали к юмору, пусть даже самому нелепому или убогому, лишь бы показать, как у них все хорошо. В результате их отношения становились день ото дня все более наигранными. Матильда наметила себе бар в другом конце города, где уж точно не рисковала наткнуться на знакомых. Сначала она решила пойти в кино на один-два сеанса, но ей очень уж не хотелось сидеть там одной, а ведь эти кинопоходы были одним из любимейших развлечений для них с Этьеном. Они купили абонемент и смотрели все фильмы подряд – и плохие и хорошие – практически каждое воскресенье
[32].
Итак, Матильда выбрала это захудалое бистро и, словно в довершение всех бед, заняла место в дальнем конце зала, рядом с туалетами. Это был унылый закуток, слабо освещенный мигающими неоновыми трубками. За исключением таких же неприкаянных бедолаг, как она, или незаконных парочек (что, в общем, одно и то же), ни у кого не возникало желания располагаться тут. А вот Матильда, как ни странно, чувствовала себя в этом месте почти хорошо. Оно никак и ничем не было связано с ее воспоминаниями. Само уродство помещения заставляло отрешиться от прошлого. Неподалеку от Матильды сидели двое мужчин, говоривших по-польски.
Подошедшая официантка молча стояла перед Матильдой. Интересно, уж не штрафовали ли ее за каждое произнесенное слово? Как бы то ни было, она терпеливо ждала, когда сидевшая перед ней посетительница ознаменует наконец свой приход выбором напитка. Матильда заказала виски без льда, так и не услышав ни звука из уст официантки. Возможно, эта особа прониклась духом авангарда и пыталась работать, не выражая своего мнения. Но могло быть и другое объяснение: просто она давно убедилась, что люди, приходящие в этот убогий бар, не нуждаются в разговорах.
Матильда выпила три порции виски подряд и даже не захмелела. Прежде достаточно было пары бокалов шампанского, чтобы ее шатало на ходу. А душевные страдания обрекают человека на ясный рассудок, и ему все труднее и труднее забыться. Рядом с Матильдой уселся мужчина лет пятидесяти. Матильда сразу увидела, что он из тех, кто силится выглядеть благополучным, хотя сам факт присутствия в этой забегаловке исключал его из мира успешных людей. Судя по его выпирающему брюху, он пил неумеренно много, притом главным образом пиво. Через несколько минут он заговорил с Матильдой:
– Ты слишком хороша для такого кабака. В чем твоя проблема?
– У меня нет никакой проблемы. Вот разве только вы со своим приставанием.
– Ладно, кончай придуриваться. Раз ты здесь, значит дела у тебя хреновые. А коли они хреновые, так нет ничего лучше, чем разговор. Особенно с кем-нибудь чужим. А еще лучше – с чужим пьянчугой, который завтра даже и не вспомнит, что ты ему тут наговорила.
– А тебе-то что от меня-то нужно? – враждебно спросила Матильда, также перейдя на «ты».
– Да особо ничего.
– Хочешь переспать со мной?
– Как ты сказала?
– Ты этого хочешь? Только не уверяй меня, что ты сюда подсел, чтобы поинтересоваться моей жизнью. Ты хочешь только одного – перепихнуться. И уж конечно, для такого старого урода, как ты, это большая удача – встретить поддатую молодую бабу. Вот ты и подумал – а почему бы не попытать счастья? Ну так ты не промахнулся, тебе повезло. У меня как раз появилось желание переспать с первым попавшимся. Я не уверена, что у тебя получится, с учетом того, сколько ты выпил, но попытка не пытка. Значит, пошли? Ты где живешь-то?
– …
Оказалось, что мужчина живет как раз над баром. Он в себя не мог прийти от изумления. У него даже мелькнула мысль, что эта женщина либо свихнулась, либо решила его убить, но поскольку все в баре видели, как они выходили вместе… Нет, скорее всего, просто нимфоманка. Почти наверняка. И все-таки его грызло сомнение, он нюхом чуял: здесь что-то не так. Конечно, о сексуальной жизни незнакомого человека по лицу не узнаешь, но интуиция подсказывала ему, что эта женщина очень давно не занималась любовью. Как будто она только что вышла из тюрьмы и ухватилась за первого встречного. Однако… она просто красотка. И вполне могла бы захомутать любого мужика. Тогда почему именно его? Он чувствовал, как его завораживает эта красота, и взволновался так сильно, что теперь вряд ли смог бы удовлетворить ее.
Едва они вошли в квартиру, такую же убогую, как бар внизу, Матильда толкнула мужчину на диван. И сразу начала ласкать его промежность. Потом расстегнула ширинку. Вялый член был почти не виден из-под складок живота. Матильда постаралась скрыть свое отвращение. Ее рассудок был предельно ясен, а действия никак не объяснялись хмелем. Она часто думала над этим: разве осквернить свое тело – не самый надежный способ забыть Этьена? Спать со всеми подряд, с самыми что ни на есть погаными мужиками, утопить в этой грязи воспоминание о теле Этьена… Но истина крылась совсем в другом: она сама уже ничего не стоила. И ей хотелось быть истасканной, презираемой, изнасилованной (почему бы и нет?), чтобы почувствовать себя именно такой, какой теперь считала себя.
