– Да, конечно, – солгала Матильда.
– Ну ладно. А то у тебя вид какой-то… отсутствующий.
– Вовсе нет. Ну так что же… вы все-таки встретились?
– Да. Но перед этим я задала ему последний вопрос. Хочешь знать какой?
– Ну-ну? – ответила Матильда, лишь бы отделаться: она не выносила эту манеру Сабины проверять, слушают ли ее, восторгаются ли какой-нибудь новой подробностью; ей мало было просто говорить, она жаждала восхищения публики.
– Понимаешь, вот уже несколько недель я никак не разберусь с этой проблемой. Я имею в виду свой профессиональный уровень. Ты, наверно, сочтешь меня идиоткой, но я всерьез раздумываю над тем, что значит быть преподавателем испанского. Я просто чувствую, что всем окружающим глубоко плевать на нас таких. Главное, уметь говорить по-английски. Вот я и спросила у Энтони, что он об этом думает. И насколько важно, по его мнению, преподавание испанского. И знаешь, что он мне ответил?
– Нет, – бросила Матильда, донельзя раздраженная ее дурацким вопросом, как будто это было вполне естественно – знать ответ какого-то библиотекаря.
– Так вот что он мне сказал: «Благодаря тебе твои ученики смогут прочесть Роберто Боланьо
[28] на его родном языке. А это замечательно!» Нет, ты представляешь? Мне так понравился его ответ – я сразу поняла, что в этом-то и заключается весь смысл изучения испанского. Впрочем, я уже как-то давала читать своим ученикам первую страницу его «2666», и некоторые из них восхищались странной красотой его мира. А ты-то его читала?
– Нет, – ответила Матильда и снова солгала. Она, конечно, читала Боланьо, но утвердительный ответ грозил направить разговор в сторону анализа его творчества, а у нее не было никакого желания разделять свои литературные пристрастия с Сабиной.
Встреча становилась невыносимой. Болтовня Сабины вызывала у Матильды отвращение. Значит, она уже не была той молодой женщиной, которая представляла собой воплощенную доброту?! И значит, страдание может пробудить в человеке злобу? Похоже, что так. «Если жизнь обошлась со мной жестоко, то и я стану жестокой» – вот таким мог быть новый жизненный принцип Матильды. Пока она размышляла над этим, Сабина продолжала вываливать на нее все новые и новые эпизоды своего знакомства с Энтони. Ей даже в голову не приходило, что напротив сидит женщина, переживающая самое тяжкое горе в своей жизни, и даже если бы Матильда побуждала ее к откровенности, следовало проявить хоть минимальную деликатность. Или хотя бы вспомнить о приличиях. Ничуть не бывало! Сабина рассказала все. О первых свиданиях, о том, что они ели в ресторанах и смотрели в кино, о первом поцелуе и близком знакомстве с телами друг друга, о нескончаемых беседах (вот уж это Матильда представляла себе без всякого труда), о жизни обоих до их встречи (и особенно подробно о детстве, в частности о детских годах Энтони, прошедших в Реймсе, вслед за чем последовал короткий экскурс в историю этого города плюс описание его собора), о желании увидеть Берлин, Токио и Гонолулу, о легких расхождениях во взглядах на политику, о знакомстве с родней (крайне важный момент!), о прежних любовных увлечениях (Энтони не сразу признался, что его соблазнял гомосексуализм, а Сабина не решалась сказать, что переспала со многими мужчинами); короче, все это могло бы послужить материалом для целого романа и продолжалось бы до бесконечности, но тут прямо посреди рассказа о том, что не далее как вчера они встретили на улице Алена Сушона
[29] – да-да, просто невероятно, правда? – Матильда внезапно прервала ее словами:
– А мне плевать.
– Что?..
– На все, что ты тут мелешь, мне плевать. Ты даже не представляешь себе, до какой степени мне на это плевать. Как я плевала на все, что ты мне рассказывала прежде. Твоя жизнь меня интересует меньше всего на свете. Я готова проткнуть себе барабанные перепонки, лишь бы больше не слышать тебя.
– …
– И если я с тобой сегодня встретилась, то лишь потому, что обещала сестре. Она хочет, чтобы я выходила из дому, вела активную жизнь, общалась с людьми. Сама не знаю, как мне пришла в голову эта идиотская мысль – встретиться именно с тобой. Я просто забыла, какая это пытка – слушать твои россказни.
– …
– На самом деле в одном пункте я с тобой согласна: твой Энтони, наверно, действительно феномен. Потому что только феномен способен выносить такую, как ты.
– …
– Предоставляю тебе самой заплатить по счету. Ты ведь знаешь, что я теперь безработная, – бросила Матильда перед тем, как встать и выйти из бара.
А Сабина еще несколько минут сидела в шоке, не в силах двинуться. Наверно, ее слезы тоже были в шоке, им никак не удавалось пролиться из глаз. Наконец она пришла в себя, расплатилась и тоже вышла. Сейчас ей хотелось только одного – встретиться с Энтони и рассказать ему обо всем, что произошло.
26
На следующее утро Агата порасспросила сестру о том, как прошел вчерашний вечер. Матильда не стала входить в подробности, просто коротко сказала, что это было «волнительно» – вновь увидеться с подругой.
27
Несколько дней спустя Агата сказала сестре:
– В следующий вторник нас с Фредериком пригласили на торжественный вечер в Гран-Пале
[30], там будет даже сам Макрон. А мне так хочется на него посмотреть! Тебе не трудно было бы посидеть с Лили?
– В следующий вторник?
– Да.
– Очень жаль, но у Сабины день рождения, я обещала ей прийти.
– Ну, ничего страшного, вызовем приходящую няню. Это прекрасно, что ты развлечешься. Ты уже придумала, что ей подарить?
– Да, конечно, – роман Боланьо.
– Вот как… не знаю такого.
Матильде очень хотелось ответить: «А я и не сомневалась, что ты такого не знаешь!» – но она предпочла оставить эту шпильку при себе. Ей все чаще и чаще приходилось сдерживаться, чтобы не осыпать сестру колкостями. Лучше было до поры до времени не отравлять атмосферу в доме. Вынужденная совместная жизнь, да еще в такой тесноте, делала особенно трудной для каждой из сестер необходимость терпеть характер другой. И тяжелее всего приходилось Матильде. Ее раздражал каждый поступок Агаты, она считала сестру попросту слабоумной. Взять хотя бы ее идиотскую манеру восторгаться всем на свете – точь-в-точь безмозглая девчонка. Например, эта фраза: «Там будет даже сам Макрон. А мне так хочется на него посмотреть!» Кроме того, Матильда подозревала, что под безмятежной добротой Агаты скрываются весьма неприязненные чувства. Несмотря на уверения Фредерика, она была убеждена, что Агата хочет одного – выжить ее из дома. Матильда боялась прямо спросить у нее, так ли это, – сестра уверяла, что готова ждать сколько угодно, – но ни минуты не сомневалась, что та спит и видит, как бы от нее избавиться.
