Просыпаюсь… в горячем поту, словно искупался в парном море.
Наутро, открыв глаза, чувствую себя так, будто всю ночь метался в горячке. Хуго говорит, что ночью слышал сквозь стену мои стоны. Я говорю, что чуть не утонул в волнах собственных кошмаров. Тогда он добавляет, что слышал, как я ходил. Я ничего такого не припоминаю.
18
Ненастье не пускает нас в море, и предовольная гренландская акула беззаботно резвится в Вест-фьорде, радуясь отсутствию нависающей опасности в образе двух заядлых рыбаков на надувной лодке.
На второй день шторма (похоже, ветер слегка улегся, поменявшись со штормового на крепкий) иду гулять к скровским утесам и пляжам. По зеленовато-свинцовому морю ходят пенные буруны. Изрядно поживившись во время ночного набега, наутро вода выплюнула добытые трофеи обратно. С наветренной стороны на берегу лежат люры, выброшенные штормом: должно быть, закрутило в водоворот, подняло вместе с водной массой да и швырнуло на сушу. Выброшены, по всей видимости, только что, а то выдра, норка, ворон, ворона или белохвостый орлан давно бы их сожрали. Чуть поодаль нахожу мертвого тюленя, уже вспухшего.
Жители Оркнейских островов рассказывают легенды о шелках – “людях-тюленях”, которые плавают в море в тюленьей шкуре, но, выходя на берег, превращаются в людей – людей соблазнительных и ликом прекрасных, что делает их особенно опасными для юных дев. В Северной Норвегии издревле страшились драугра – с этим существом связаны другие поверья. Драугр – восставший мертвец, являющийся в образе утонувшего рыбака, с красными, безжизненными очами и в ветхой кожаной жилетке. Голова по преимуществу изображалась в виде пучка водорослей. Другой приметой были непомерно длинные руки. Откуда ни возьмись, на обломке челна под рваным парусом драугр увязывался вослед живым рыбакам. Если он взывал к ним, те ни в коем разе не должны были откликаться на зов. Драугр предвещал смерть всем узревшим его, даже тем, которых не утащил за собой на дно тотчас. И, даже не явившись рыбаку воочию, драугр мог предвозвестить его смерть. Например, навести порчу на лежащую на берегу лодку. Если весла в лодке были выставлены вперед, сидящие на носу были обречены
[50].
На своем веку Хуго встречал немало стариков, веривших в драугра. В их представлении, драугр живет не в сказках и легендах, но на самом деле. Правда, спроси их в лоб, они ни за что не признались бы, что верят в него – кому охота прослыть чудаком? Но до конца так-таки и не изжили драугра.
Дойдя до конца пляжа, я взбираюсь на горку, а за ней раскинулся еще один. Вылизанный дочиста – ни водорослей, ни травы. Море все унесло с собой. С краю находится заброшенный лодочный спуск со ржавыми рельсами, уходящими в море. В детстве я часто видел подобные колеи, проложенные на склонах холмов и на пляжах. По ним из эллингов и сараев спускали и поднимали лодки. Я же воображал, что рельсы проложены для поезда, который отправится на какую-нибудь подводную станцию, а пассажиры будут ехать в водонепроницаемых вагонах и любоваться из окон на сказочные виды.
Мы продолжаем: я – свой путь по прибрежной гряде, а шторм – бушевать; и чем дальше на запад ухожу я, тем больше сердится он. Иссиня-черная хмарь низко крутится по-над морем и скалами. Бряцание тарелок слилось с боем большого барабана. Однажды мне довелось пережить ураган – вот его музыки мне не забыть вовек. Обыкновенно бури воют и свищут. Внутри же урагана все светлые, высокие, знакомые звуки будто пропадают. Остается глухой, темный, насквозь продирающий рык, словно Вселенная явила тебе само нутро, исполненное ледяной злобы.
Воздух пахнет солью и свежестью, но отдает ноткой прелости – как если бы в душной и жаркой спальне с запертыми окнами слились два тела. Вода закачивается в узенькие щели между камнями, а после, уткнувшись в скалу, бьет вверх, подобно гейзерам. И каждый раз забирает с собой по несколько песчинок. Однажды, верно. из этих песчинок она устроит новый пляж на отдаленном берегу.
Чернеет вода, белеет пена. Ветер срывает с макушек волн водяные капли, и те, вихрясь, летят в сторону берега невесомой изморосью. А там, ударившись о скалы, обращаются в водяную взвесь. Молекулы воды танцуют на просторе мирового океана – растворяются, испаряются, замерзают и соединяются, каждый раз образуя все новые комбинации. Молекулы, летящие мне в лицо, неоднократно бывали в Мексиканском и Бискайском заливах, ходили Беринговым проливом и огибали мыс Доброй Надежды, да что там: за столько времени они наверняка повидали все моря – большие и малые. Проливаясь дождем, текли по земле, тысячекратно становились питьем для зверей, людей и трав, а после испарялись или утекали обратно в море. За миллиарды лет любая молекула успела заглянуть во все уголки Земли.
Море хлещется о скалы, то щелкая, словно кнутом, то ядовито шипя. Ветер рвет тучи, но за ними не видно солнца. Тяжело темнеет горизонт, на его фоне свет как бы сочится из зеленовато-серого моря, с боем карабкающегося на сушу. Внезапно я обмираю, испугавшись, что море сейчас доберется до меня. Да нет, пустые страхи – море просто пытается это сделать. Как только в голову могла прийти такая несуразная мысль, усмехаюсь я про себя, но сам, от греха подальше, перелезаю на горку повыше. Даже чайки отлетели подальше от берега, укрывшись от моря.
Море – прародина. Волны глубокой древности проходят сквозь нас, донося эхо слабых всплесков из недосягаемых подводных пещер. Порой, когда мы стоим на берегу в сильную бурю, нам чудится, будто море зовет нас к себе, обратно. Вдали, на горизонте, одна из волн вдруг начинает расти, точно накачивая мускулы, и видно, что знает наперед, куда именно она целится и как собирается туда добраться. Ветер пособляет ей, движение и ритм с начала до конца пути выверены безупречно. Остальные волны похлопывают ее по спине, одобрительно подталкивают и уступают дорогу. Достигнув мелководья, волна получает дополнительное ускорение и переходит на галоп.
А на берегу в это время гуляет, допустим, влюбленная пара. Или не влюбленная, а допустим, нахохлившаяся пара из Чехии, или фотограф-натуралист с новенькой камерой, или компания молодых ротозеев, которым наскучило торчать дома и до которых пока не дошло, что им грозит верная смерть. Они выбрались из-под надежного крова теплых домов, уютных дач и отелей, чтобы кожей ощутить необузданный нрав шторма.
Ходят, чуть поеживаясь, но, в целом, с безопасного расстояния наслаждаются разгулом сил, бушующих там на просторе. Кто-то из них, увидев бурю на море, возможно, задумался о том, насколько древняя наша Земля. По всей необъятной морской шири ветер испахивает гребни волн глубокими бороздами, взбивая пену и протягивая ее полосками седых волос; вся картина сопровождается грохотом и прочей жутью, из которой проступает вековечный морской лик.
Brimhestene, “кони белогривые” – так древние прозвали штормовые волны – за пенистые гребни, напоминающие развевающуюся гриву скакуна. Но вот и вырос вал, которого никак не ждали с моря праздные гуляки. Готовится ринуться на берег – спина выгибается, ширится разверстая пасть. Почуяв силу, растет еще и еще и, наконец, взрывается. Из пасти моря вырывается алчущий язык, взметается выше и выше, оставляя позади себя и волны, и пляж, и отвесные утесы. Этот вал – не чета остальным волнам. Преодолев заслон из скал, камней и взгорков, карабкается еще на несколько метров вверх на территорию, считавшуюся недосягаемой для моря. Высунувшись из моря подобно щупальцу спрута, волна эта метит как раз туда, где гуляет несколько беззаботных зевак, не подозревающих, что станет с ними через несколько мгновений.
