— Ты прямо льешь воду на мельницу моей теории.
— Альберт, ты теоретиком заделался? — усмехнулся Хромов.
— Заделаешься тут… Впрочем, это логично, — похоже, данная стопка была у Хинштейна сегодня далеко не первой. — Эти места отошли к Союзу недавно. Когда поляков замиряли.
Он кинул в рот еще кусочек сала и, монотонно двигая челюстями, уставился в одну точку, будто задумавшись о чем-то. Сергей понаблюдал за ним, а потом вывел из нирваны:
— Что за теория-то? Просвети.
— Да простая. Надо отсюда двигать, и поскорее. И Мартынов делает большую ошибку, встав здесь.
— Объяснись, — разговор моментально перестал нравиться, но выслушать Хинштейна стоило.
Тот кивнул и налил себе еще — на этот раз чая. Отхлебнул из кружки, чуть поморщился, ожегшись:
— Тут все просто. Мы сейчас находимся в неприятном месте, которое связывает нас по рукам и ногам.
— В смысле?
— А ты сам подумай. По сути, можно находиться на своей территории, где при необходимости можно рассчитывать на помощь местных жителей. Или на вражеской, где стреляешь во все, что движется, и ограничение лишь патроны, здравый смысл и совесть. Так?
— Ну, если очень грубо…
— Вот видишь. А здесь территория вроде и своя, то есть все ограничения на нас накладываются, и население в большинстве такое, что как по враждебной земле идем. Не, ты как хочешь, а я считаю — надо или вперед, или назад.
— Вообще-то, насколько я помню, здесь будет вполне себе партизанский край, — осторожно заметил Сергей.
— Будет, месяцев через несколько, когда немцы местных прижмут хорошенько. Но нас вполне могут прихлопнуть, как мух, еще раньше.
Хромов задумался. В словах товарища был определенный смысл. А с другой стороны, полковник вроде бы предполагал остановку лишь на время ремонта техники. На это Хинштейн тут же возразил, что нет ничего более постоянного, чем временное. И опять в его словах был смысл. Хромов вздохнул:
— Ладно, черт с тобою, золотая рыбка. Три дня. Если за это время не выступим отсюда, то соберемся все вместе и будем решать. Против коллектива Мартынов не пойдет.
— Договорились, — кивнул Хинштейн.
— Но если у полковника серьезные аргументы остаться, я против него не пойду.
— Да и я тоже. Но мне надоело играть втемную. Хочу видеть картину целиком, а не кусочек, который разрешают непонятно почему.
— Логично. Главное, не сделать новых проблем себе и людям.
Хинштейн пьяненько усмехнулся:
— В общем, можешь считать меня жадным евреем, а я тебе скажу так: люди сами в своих бедах виноваты. Не всегда, но очень часто. И помогать им… В общем, это вредно.
— Аргументируй.
— Ну вот, например. Помнишь, там, в нашем времени, то пожары, то наводнения?
— Помню, конечно. И что?
— Государство пострадавшим помогало, так?
— Хочешь сказать, не должно было? — прищурился Хромов.
— Не то чтобы… Хотя, между нами, девочками, такая мысль имеет право на существование. Хотя бы потому, что хозяева сгоревших или смытых хозяйств могли бы как минимум застраховать свою собственность. Ну да это ладно. Просто я тысячу раз наблюдал, как смывает какой-нибудь поселок, люди получают от государства помощь, а потом строят новые дома на том же самом месте. Где их, может, через год, а может, через десять, но обязательно опять смоет. Притом, что недалеко, в десятке километров, есть высокий берег, до которого вода при всем желании не доберется. Однако же они строятся там, где жили раньше. Кто-то аргументирует, что здесь предки на сколько-то колен жили, кто-то еще что-то говорит… Но факт остается фактом — их вновь смывает, а государство вновь компенсирует. А эти деньги, заметь, из тех, что платим налогами мы с тобой, у которых дома почему-то не уплывают. И пока люди будут уверены, что, случись нужда, государство — родственники — сердобольные люди — кто-то там еще обязательно придут и решат их проблемы, они ничему не научатся и будут по-прежнему делать так, как их левая пятка пожелает. Вот поэтому я и убежден: людям помогать можно, но не более одного раза. Иначе так и привыкнут сидеть на шее, ноги свесив. А все остальные, сами того не ожидая, вдруг оказываются в положении рабов, обслуживающих этих не желающих учиться на прошлом опыте умников. А лично я рабом быть не хочу.
— Я слышал, в Древнем Риме были рабы, у которых имелись собственные рабы? — попытался перевести разговор в иное русло Хромов.
— Возможно. Такие и в нашем времени есть, их называют менеджерами среднего звена. Но не о том речь, а о сущности человеческой натуры. Я, наверное, немного сумбурно говорю, но… ты мою мысль понимаешь?
— Понимаю, — кивнул Хромов. Сказанное товарищем несколько расходилось с его шкалой ценностей, однако отторжения не вызывало. Почему? Ну, наверное, потому, что какая-то правда, циничная и жестокая, в словах Альберта имелась. И продолжать разговор не хотелось совершенно, поэтому он, поблагодарив за угощение, отправился баиньки. А утром стало весело…
Верных сподвижников Мартынов собрал возле «тридцатьчетверки», тоже, раз подвернулась оказия, вставшей на профилактику. Впрочем, сейчас здесь никого не было — народ в основном был занят возле немецкой техники. Все же трофеи, поражая качеством исполнения, имели в подавляющем большинстве один серьезный недостаток — сложность в обслуживании. Смешно, немецкие танки, «четверки», требовали внимания сравнительно немного, а вот полугусеничные бронетранспортеры одних лишь точек смазки имели столько, что хватило бы на советскую роту. В общем, тот еще геморрой.
Как оказалось, ночью полковник времени не терял и успел допросить пленных. Гордо крививший рожу поляк и впрямь оказался типичным националистом, из тех, которые всех ненавидят. Оказался после раздела Польши на советской территории, затаился, а тут решил, видимо, под шумок отомстить хоть кому-то. Щебетать на вполне сносном русском начал всего-то после третьего удара по морде, но толку от него было чуть меньше, чем снега в июле. Ничего интересного он не знал, а потому Мартынов, недолго думая, приказал его повесить, что бойцы и выполнили, уведя его подальше в лес, где потом и прикопали. А вот с немцем получилось интереснее.
Лейтенант-тыловик Клаусс Рудель, как оказалось, успел повоевать. Не то чтобы очень, правда — Польская кампания, где пшекам наваляли, можно сказать, походя, а затем Франция. Так, чуть-чуть. Французы за прошедшие с той войны два десятилетия успели изрядно выродиться, и вояки были, прямо скажем, не очень. Тем не менее, война — лотерея, и нарваться можно на кого угодно. И — на что угодно. К примеру, на Char de bataille B1 bis, тяжелый «пехотный» танк, закованный по кругу в шестидесятимиллиметровую, непроницаемую для немецких пушек броню и несущий сразу два орудия. Там, где они сталкивались с немцами до того, как успевала на помощь авиация тевтонцев, потери врага были ужасающими. Вот и Руделю «повезло» — французы прошли через их подразделение, даже не заметив его, и выживших осталось немного.
