Пётр Серафимович, приехавший через день ругаться с целью написать письмо в Министерство охранения здоровья граждан, ахнул. Я вызову его на дуэль! — шепотом кричал авиаконструктор, — я ему покажу! Ого-го! Я его посажу! Я его в бараний рог! Ах, Анна, Анна! Разве бы я — мог? Я Лизаньку — никогда! И даже других женщин — упаси! Я убью его… Да уймитесь вы, не трепещите крыльями, — Анна Карловна писала рецепт четкой антиквой, — он страдал! Это ревность! Это — чувство, между прочим! А вы, я так понимаю, тюфяк бесчувственный. Посадить… да вы бегаете, как молодой! И сами еще в процессе лечения выражалась, как тракторист, простите. Он вас из пепла восстановил. Или как? Вы ему еще обязаны, кстати. Пётр Серафимович стыдливо умолк. Но у вас, Анна Карловна, лицо нарушено, я с этих позиций. Ведь вдруг вы головой там или еще, я с этой точки. И, знаете, Анечка, — Пётр Серафимович взял узкую длинную ладонь доктора Докшиц и поднес к губам, — я решил переехать. Чтобы видеть вас. Я сторговал домик неподалеку. И теперь мы навсегда будем бок-о-бок. Здравствуйте! — Анна Карловна пугливо оглянулась, — а Лизхен куда? Да туда же, туда же! Со мной! Вы со свои вахлаком, я со своей… и будем страдать, Аня. А как иначе?
Глава 22
Когда синяк спал, или, как сказала бы фельдшер Любочка — гематома рассосалась, Анна Карловна взяла некоторый верх, и Анатоль перешел даже не на молочную лапшу, куда там! Сухие хлопья овсянки, смешанные с дроблеными злаками и комочками вяленой тыквы, залитые кипяченым молоком — вот, что стало уделом супруга, допустившего домашнее насилие. На такой диете он справедливо решил беречь силы и отказал Анне Карловне в исполнении им супружеского долга. В ответ на это Анна Карловна прекратила стирать рубашки Анатоля в вертлявой и дрожащей машинке «Фея». Почувствовав себя ущемленным, Толян перестал заготавливать дрова на зиму. Дальше — больше! Война! То носок пропадет, то мышь рухнет, бездыханная — в суп, то кот написает в валенки… короче, Анна Карловна пришла в смятение, и, бросив пост, отбыла автобусом в столицу. Заметьте — автобусом! Ключи от машины — у Толика, документы — на Толика, улавливаете? Вот, где пошла трагедия-то! Пока Анна Карловна лежала на оливковом кожаном диване в кабинете Осипа Карловича, прижимая ко лбу завернутую в вафельное полотенце мороженую курицу, Толян, разумеется, выпил. Ружья уже никто не боялся, все знали — патронов-то нет, а бегать с открывалкой или топором было опасно — сам мог напороться, и Толян долго ломал голову над тем, как бы осуществить, так сказать, манифест? Как выразить гнев, обиду и жажду свободы? И, недолго думая, он разбил машину путем дорожного происшествия. Теоретически, «восьмерка» еще двигалась, но — ведомая трактором! Согласитесь, какой же русский любит такую езду? Что-то безнадежно переклинило в ее железных кишочках, как-то смешно подвернулись колеса, да и лобовое стекло, что скрывать — лопнуло и осыпалось. Короче, полный капут наступил — «восьмерке» -то… и Толик вдруг понял, что машины у него больше нет. А без машины — он не согласен! И пусть она, Анька, купит ему новую! Он муж? Он своими руками построил славный такой, земляничного цвета, крошечный домик, и сложил в нем печурку, и навесил ставенки, да еще искусно вырезал на них всякие кренделя-вензеля! Да он и баню перебрал! И какую поветку сообразил? Чудо! И Анна Карловна, умиляясь, прибила нежными сухими ручками небольшие гвоздики, да развесила на них вальки для белья, решета, пучки ломких бесцветных трав, да подковы — в разнообразии. Как она любила сиживать там, в просторном льняном балахоне, покачивать ножкой да пить настой загадочной травы леспедеции копеечной… все в прошлом — а кто виноват? Да Пётр Серафимович, конечно! Оформив купчую на соседний с Анной Карловной участок, неутомимый Грацианский начал возведение дома, заключив подряд с местными умельцами, Пронькой и Колькой. Мастера бензопилы, укротители рубанка, асы плотничьего ремесла, они взяли с Грацианского задаток, и — запили. Вот, и случился клубок трагедии — Толян запил, Анна Карловна в столице, Грацианский занял денег, Пронька и Колян — в штопоре. А время идет. И пришла зима. Толян пооборвался, поистратился, и припал с просьбой о помощи. В плане на работу решил — в медпункт. А врача нет! Анна Карловна в Москве, Горчидзе уж из Твери в Уренгой улетел, что делать? Тут вся деревня — челом бить, куда придется, мол, спасите-помогите, и пришлите кого угодно, мы ему диплом сами купим. Анна Карловна сидит в Москве, напрягая Осипа Карловича, который в счет долга ее квартиру в Малом Гнездиковском сдал в аренду на 49 лет! И что делать Осипу Карловичу? У него супруга при мигрени, сложные дети в пубертате и злобная теща! А тут Анна и тоже в мигрени! Во, где ужас-то начался…
А по весенней распутице доковылял рейсовый пузатый автобусик до путевого столба с кривоватой надписью БОЛЬНИТСА, и встал. И шагнула из него…
Глава 23
Дверь ПАЗика сложилась гармошкой, и из автобусика полетели на землю баулы, чемоданы, перехваченные крест-накрест ремнями, сумки, рюкзаки, и тугой узел, сколотый поверху английскими булавками. Показалась пухлая женская ручка, оснащенная рубиновыми перстнями и золотыми часиками, а после уж и вся дамочка, в столь туго обхватившем ее ярком платье, что была она схожа с дивной красоты гусеницей. — Руку кто подаст? — у гусеницы оказался приятный медовый голос. Никто не подал. Некому просто было. Прибывшая гостья постояла, обошла багаж, удовлетворенно кивнула, обнаружив на фонарном столбе табличку с заветным словом «БОЛЬНИТСА», и, переливаясь и поигрывая выпуклостями, засеменила к крыльцу. В голубой прохладе медпункта сидела Любочка и писала отчет о повышении сроков жизни. Любочке было сильно за семьдесят, но она попадала в вену даже вслепую и умела, лишь взболтав баночку, определить плотность и удельный цвет мочи — на глаз. Кроме того, Любочка достоверно знала, чем болели бабки нынешних бабок, потому с легкостью ставила диагнозы, не прибегая ко всяким глупым исследованиям. Дамочка, войдя, повела носом и сморщилась — по давней привычке медпункт мыли, не жалея хлорки. Что вам, — Любушка стрясла очки на кончик носа, так как руки ее были заняты, — вы с автолавки, что ли? Так вам того, в район, санэпидстанция там, мы заключениев не даем. Дамочка поболтала головой — крупные фальшивые рубины вспыхнули и пустили розоватые отблески по стенам. Вы глухая, что ли? — успокоилась Любочка, — это вам опять в район. У нас ушника нет. Глазника нет. У нас есть только я. Дамочка достала блескучую, в пайетках, сумочку. Любочка с интересом смотрела в окно, скрывая любопытство. На шлепнувшийся на стол пакет Любочка глянула мельком, но дамочка пододвинула ей пакет под нос. Гёгурчун Базаргановна Непротыкайко, — слив в одно долгое гё-гу-ба-не-ко, — пропела дамочка. Иди ты! — Любочка взяла пакет. В нем был красный диплом Махачкалинского медицинского института, который дамочка, судя по датам, окончила еще в 1953 году. Так вы докторша новая? — Любочка всплеснула руками, — хорошо как! Теперь больных начнем принимать! Это лишнее, — Г.Б. махнула рукой, — где здесь душ? Душ? — задумалась Любочка, — так неподалеку, в деревне Пантюхово есть у дачника душ, он нам показывал. Всего ничего, километров восемь, если напрямки, лесом… А как вас по-простому называть, у нас люди пожилые насчет резко обучится, не смогут, боюсь не осилют? Хоть по первости? Та заерзала, диплом быстро в бюстгальтер спрятала, и согласилась на Галину Борисовну, но — неохотно. Новая врач вздохнула так глубоко, что стало слышно, как сорвался крючок на застежке, — проследите, чтоб вещи перенесли в коттедж, и душ организуйте! Через час чтобы всё было, больных не принимать, обед в столовую, персонал — завтра. К 10 утра. Буду планерку проводить. И учтите! — новая врач подняла палец вверх, — я вас построю! Распустились! Где пожарный щит? Где портреты руководства? Чтобы было! — и, упершись пухлыми ручками в пухлые бока, сладко зевнула.
