В деревне, Евгения Петровна, отставив котлеты, принялась яростно складывать пазлы, в изобилии валявшиеся в местном магазинчике. Женечка! восклицала она, — смотри! Какое чудо! Ты прищурься! Это ли — не Вселенная? А? Во всем ее единстве и многообразии. А мы ищем какие-то буквенные символы? А все так просто! Съезди, дружочек, за хлебом, а потом к молочнице, и не забудь забрать у нее нашу банку! По пути нужно заехать к Григорьевым — что они, будут ли в субботу? Да-да, отвечал Евгений Петрович, — всенепременно так и сделаю! Когда машина, аккуратно обведя край лужи по параболе, выехала к перекрестку, профессор увидел Лиду, печатающую идеальные узкие стопы в мокрый песок — на ней были шорты и мужская вытянутая майка. Лидочка, Вас подвезти? спросил профессор, ощущая во рту горелое молоко утренней каши.
Они очнулись утром следующего дня в кемпинге под Ярославлем. Ужасные комары, правда, Жень? — Лидочка хлопнула профессора по лбу. — Давай махнем купаться? И они купались, и ели мороженое, и Лидочка пила красное вино из горлышка, и мгновенно пьянела на солнце. Они и уснули тогда — на пляже, когда разбрелась гуляющая братия, и Евгений Петрович, проснувшись от холода, все шарил рукой по влажному песку, ища Лидочку. Она заходила в воду — и луна, еще не ставшая холодным серебром, обтекала ее девчачьи плечи золотой кожей. На третий день профессор спросил себя — как он жил раньше, не зная Лидочки? И понял, что все слова, произнесенные, написанные и прочитанные — не стоили лидочкиных утренних глаз, и ее полоски от цепочки на шее, уже затемневшей от загара. Когда Вязников вспомнил про жену, про лекции в Гёттингенском университете имени Георга-Августа и о Григорьевых, приглашенных на субботу, у него свело под ложечкой, лоб покрылся испариной и застучало сердце. Лидочка, лежавшая на огромной разобранной кровати в профессорском носке, и читавшая потрепанного Сартра, удивленно сказала — ты что? лягушку съел? Мне домой надо, — профессор искал под кроватью очки, — что я наделал? что? Лидочка скинула носок — что ты наделал? Ты позволил себе — и мне — быть счастливыми. Ты что, хочешь опять глотать таблетки от выдуманных болезней, спать с супругой спиной к спине и мечтать о том, чтобы все из дома свалили, а ты бы носом уткнулся в свою писанину? Ты ЭТО называешь счастьем? Но долг! Лидочка! Долг? Как Евгения Петровна без меня? Ой, вот проблема — Лидочка легла на спину и потянулась, — найдет другого профессора. Паровые котлеты все просто обожают. Профессор, найдя очки, протер их простыней, посмотрел на Лидочку — и они опоздали еще на день. Лидочка стянула с безымянного пальца профессора обручальное кольцо и повесила его на цепочку — я ТВОЯ жена — голову на плаху — за тебя…
Еле переставляя ноги по кривой от времени лестнице, Евгений Петрович, прижимая к себе полиэтиленовый мешок с хлебом, поднимался вверх — на Голгофу. Он ожидал увидеть пустой шкаф, в котором плечики играют траурный марш разлуки, а белье, сброшенное на пол, истоптано почему-то подошвами сапог. Ничего этого не было. На веранде, уставленной банками с увядшими полевыми цветами, сидела за столом Евгения Петровна, и примеряла последний паззл. Ой! Женька! подожди. сейчас сложится, — и она, развернувшись, пошла к нему — полненькая, непричесанная, в стираном сарафане, с седой прядкой, свившейся в локон у виска. Ты где был? Тебе этика позволяет бросать жену и Григорьевых? Ужасно. Жень! Я же приготовила малиновый пирог, и у нас было какое-то мясо из кур, и все тебя ждали?! Я… замямлил Евгений Петрович, знаешь — поехал зачем-то в Ярославль… я хотел что-то изысканное к столу, ну — вина, хамона, оливок там… арбуза — вот. Арбуза! и… Да я знаю! жена махнула рукой, — уехал не туда, шину проколол, ремень ГРМ порвал, я же тебе говорила — надо Т. О. делать, а ты вечно! Витаешь в эмпиреях! Иди, там гороховый суп еще не остыл.
Ночью Евгений Петрович машинально протянул руку — обнять, прижать — но это оказалась Евгения Петровна, и он — испугавшись, отдернул руку. Ой, Жень, да ну тебя! Я этого супружеского долга на всю жизнь наисполнялась! Давай спать, завтра Григорьевы придут, — и, зевнув, она захрапела мелодично и шумно. Вязников встал с колотящимся сердцем, и, не найдя пижамных брюк, обернулся, как патриций, в простыню. Плохо видя в темноте, он пробрался к выходу, чертыхаясь, слетел с высокого крыльца и побежал к Лидочкиному дому. Я не могу жить без нее, кричал он себе беззвучно, я люблю ее, Боже мой! Как я ее люблю! Он встал на скамейку, и постучал в её окно. Зажегся свет, сонная бабка в платке подслеповато уставилась в ночь. Ктой-то там? Ой, простите, — конфузясь, сказал профессор, — а Лидочка не спит? Евгений Петрович? ты сдурел, что ли, на старости годов к молодым девкам по ночам лазать? Уехала твоя Лидка, уехала. На вот — тебе оставила. Профессор, сев на скамейку, разжал ладонь — предмет оказался обручальным кольцом. Без цепочки.
Искушение Янсона
Она прилетает из Швеции, где преподает славистику в Университете Уппсала, два раза в год. В летние каникулярные дни, и под католическое Рождество. Они встречаются у него дома, в просторной кухне которого, по иронии судьбы, стоит мебель из ИКЕА, отчего Ане хочется говорить по-шведски. Олег ставит на клетчатую скатерть четырехугольные тарелки, и Анна стесняется сказать, что такими у них пользуются только в загородных домах на пикниках. Он специально готовит для нее борщ, и она ест его аккуратно и долго, и мучается оттого, что ей неловко признаться в том, что она давно уже не ест жирные мясные бульоны, предпочитая салаты и рыбу. Анна привозит Олегу «Искушение Янсона», картофельную запеканку с анчоусами, и он, вежливо улыбаясь, съедает её, хотя у него в духовке запечена свинина с картошкой, а анчоусы напоминают ему мягкую кильку. Они пьют чай с булочками — Олег покупает их в ближайшем супермаркете. Анна вежливо улыбается и говорит, что это необычайно вкусно — просто так же вкусно, как у нас, в Швеции. Олег давно разведен и дети его выросли и разлетелись по миру — дочь в Германию, а сын — в Канаду. Как все теперь стало легко, не правда ли? они говорят о том, что в конце 80-х этого не возможно было представить. Муж Анны, Ларс, работает на авто-концерн Volvo, крепко стоит на ногах, умерен во всем, кроме веселья на Дне квашеной салаки, читает Хеннинга Манкеля, болеет за хоккей, он баптист, носит рыжую аккуратную бороду и обожает их с Анной детей. Отпуск они всегда проводят вместе, в небольшом загородном доме на берегу озера, предпочитая покой, детские крики и беготню на стриженном газоне и лай любимого боб-тейла суете курортов и показной роскоши. Анна листает фотографии в смартфоне — вот, это она, это Ларс, это она с Ларсом, это мама Ларса, фру Йоханссон. Дети. Керстин и Алисия. Собака. Моторная лодка. Олег хочет курить, но помнит, что Анечка не выносит табачный дым. Он вертит в пальцах свой смартфон, и все же решается показать ей — вот он, на отдыхе в Эмиратах. Вот — даже Париж, правда ранняя весна. Это дача. Это — его офис. О, да. Он большой босс. У него в подчинении 7 человек. Юридические услуги. Машина, правда, кореец, но с небольшим пробегом. Бензин? Ну, у нас это сущие копейки. За окнами темнеет и тут же светлеет — включают фонари. Они сидят, не зажигая света. Давно остыл чай, и ломтик лимона плавает, как спасательный круг. Анна снимает очки, и ее лицо становится совсем детским. Она кладет руки на стол ладонями кверху, и Олег утыкается лбом в ее руки. Она нежно целует его макушку, ощущая губами, что он начинает лысеть, и от этого целует его еще нежнее. Господи, бормочет он, какой же я был дурак, Аня…
