В-третьих, знакомая уже индустриальному обществу автоматизация сохраняет свое значение. Показательно, что в новостях о высокотехнологичном производстве мы часто видим людей у конвейера. После оптимизации процесса каждый из его этапов все равно следует ускорить путем автоматизации (иногда оптимизация и автоматизация меняются местами, что легко может привести к ускорению ненужных или прямо вредящих делу производственных циклов). Даже индустрия высоких технологий все еще включает материальное производство, но людям в нем отводится по возможности минимальная роль, и их обучают выполнять свои задачи максимально быстрым способом. Таким образом, улучшенная версия тейлоризма – разработанного Фредериком Уинслоу Тейлором метода оптимизации временных затрат в условиях промышленного капитализма – все еще находит себе место в сетевом обществе.
Культура скорости требует от информационного профессионала нашего времени постоянно повышать собственную эффективность. Рабочий день разбит на ряд подзадач, и приходится торопиться, чтобы все их выполнить. В постоянном стремлении сдать очередной проект в сжатые сроки у профессионала не остается времени на пустяки, он обязан оптимизировать время, чтобы оставаться на высоте.
Воскресенье становится пятницей
Центральное место, занимаемое работой в старой протестантской этике, уже означало, что на работе нет времени на игры. Апофеозом этой этики в информационной экономике стал тот факт, что идеалы оптимизации времени теперь распространяются и на жизнь вне работы (если таковая осталась). Под прессом оптимизации рабочего времени – или пятницы, если оставаться в рамках метафор из первой главы, – теперь исчезает и противолежащий полюс протестантской этики – непринужденная беззаботность воскресенья.
После того как рабочее время оптимизировано до предела, все другие стороны жизни также подчиняются требованиям оптимальности. Чем бы вы ни занимались в свободное время, надо выполнять это максимально эффективно. К примеру, только новичок может позволить себе расслабиться, не пройдя курс по техникам релаксации. Заниматься каким-либо хобби на любительском уровне просто смешно, вас засмеют. Сначала непринужденность убрали из работы, потом из игры, оставив в результате лишь оптимизированный отдых.
В своей книге Waiting for the Weekend («В ожидании уик-энда») Витольд Рыбчинский приводит отличный пример такой перемены:
Раньше люди просто играли в теннис; теперь они отрабатывают удар слева
[64].
Другие способы подчинить отдых работе – это оттачивание в свободное время навыков, необходимых для работы; или, напротив, максимальная изоляция от работы, чтобы с новыми силами наброситься на нее в понедельник.
В оптимизированной жизни даже время отдыха организовано как рабочее. Время, проведенное дома, планируется со всей тщательностью рабочего распорядка: отвести ребенка в спортивный кружок 5:30–5:45. Тренажерный зал 5:45–6:30. Сеанс терапии 6:30–7:20. Забрать ребенка из кружка 7:20–7:35. Приготовить еду и поесть 7:35–8:00. Посмотреть телевизор с семьей 8:00–11:00. Уложить ребенка спать. Поговорить с супругом 11:00–11:35. Посмотреть вечернее шоу 11:35–12:35. Уделить еще кое-какое внимание супругу (время от времени) 12:35–12:45. День на манер рабочего разделен на четкие отрезки, а расписанная по минутам телепрограмма только укрепляет такое деление. Домашнее время часто воспринимается как рабочее: бег от задания к заданию, чтобы все успеть. Как это удачно сформулировала одна мать семейства в интервью о новых символах социального статуса домохозяйств,
раньше были просто дом и машина. А теперь мы говорим друг другу: «Вы заняты? Да вы только посмотрите, как заняты мы!»
[65]
В своей книге «Цепь времени» социолог Арли Рассел Хохшильд дает прекрасное описание степени, до которой дошла оптимизация домашнего времени по рабочим образцам. Хохшильд не анализирует связь между этим феноменом и информационной экономикой, но его легко вписать в более общий контекст, представив произошедшие изменения как результат применения трех форм оптимизации временных затрат, взятых из деловой жизни. Дом подвергся тейлоризации, стал автоматизирован так, чтобы люди выполняли свои предельно упрощенные задачи как можно быстрее. По мнению Хохшильд, «уровень родительских навыков упал»: приготовленная в микроволновке еда пришла на смену домашним ужинам по семейному рецепту. Семья больше не изобретает собственные формы досуга, теперь достаточно нажать кнопку на пульте и встроиться в социальный конвейер телевидения:
После ужина члены семьи устраиваются поудобнее и в молчании наблюдают, как мамы, папы и дети из сериалов энергично общаются друг с другом
[66].
Домашний менеджмент взял на вооружение сетевую бизнес-стратегию, в частности аутсорсинг, от еды с доставкой до детских садов и яслей (субподряд на приготовление еды и уход за детьми). Хохшильд описывает, во что превратились матери (и отцы):
Страдая от вечного недостатка времени, мать вынуждена выбирать между выполнением родительских обязанностей самой или покупкой их как товара у кого-то еще. Полагаясь на растущее меню товаров и услуг, мать все больше становится менеджером материнства, координатором отданных на аутсорсинг частей семейной жизни
[67].
Наконец, приходит оптимизация процесса. Даже дома «процесс» ухода за ребенком оптимизирован, «лишние» этапы выброшены. Родители перестали неэффективно тратить время, «бесцельно» возясь с ребенком; теперь у такой активности есть начало и конец и она состоит из какого-то определенного события или преследует конкретную цель (например, подготовка ребенка к школьному спектаклю или спортивному конкурсу или визит в парк развлечений). Всякий простой минимизирован или вычеркнут. Родитель, вполне усвоивший культуру скорости, даже может поверить, что и для ребенка так лучше, чем если бы родители проводили с ним время «просто так». Хохшильд иронизирует:
Можно подумать, что интенсивность совместно проведенного по расписанию времени может скомпенсировать общую нехватку внимания и таким образом сохранить нормальные отношения
[68].
