Утро, смущённо зарумянив Прошкину комнату, где со вчерашнего вечера обосновался Кузнечик, оставило мальчишек в твёрдом убеждении, что девки – это величайшее изобретение Господа Бога. (Господи, иже си на небесех, да святится имя Твое… Ну и так далее.) Проснувшись по горластому рожку Дударика, который, кроме всего прочего, сообщал о скором наступлении священного времени суток – завтрака, Тимка привычно стряхнул простыню на пол, чем немало озадачил Прошку, который вечно был в песке, как и весь его собачий десяток.
Поразмыслив, что спать на простыне без песка таки приятнее, Прошка активно поддержал приятеля в перечислении достоинств девчачьего сословия. Ну, смотрите, стирать – стирают. Готовят. Комнату выметают каждый день. Почти. Полы моют – и под лавками тоже! А самое главное – никаких дежурств по кухне. Даже посуду сами моют.
В порыве откровенности зарождающейся пацанячьей дружбы Тимка намедни вечером пожаловался на жульничество покойного деда: когда тот, меряясь по палочке, кто сегодня моет посуду, намеренно то сжимал свой кулачище, то отпускал его так, чтоб дежурить выпадало всегда Тимке. А на прямое обвинение в таком непотребстве просто невозмутимо пожимал плечами – а кто мешает Тимке такие же заиметь, пусть тренирует. Вот морской закон – это дело! Тимка умолачивал свою кашу в мгновение ока и, подвинув грязную миску задумчиво жующему деду, быстро смывался по своим делам.
Прошка, представив себе такую перспективу, энергично закивал, поддерживая товарища в том, что дежурство на кухне – это что-то вроде изначального зла, от которого Господь избавил занятого человека путём сотворения девок. Выражение же «смыться по своим делам» он оценил особо, не сразу разобравшись только, какие дела в крепости можно считать своими. Кровати, впрочем, они застелили тщательно, поскольку Прохор заметил, что поручик Василий объявил: если увидит у кого не заправленную кровать, то на ней же и откамасутрит.
– А что такое камасутрить? Больно? – поинтересовался заинтригованный Кузнечик.
– Не знаю, – отмахнулся Прохор. – Что-то из священных книг, наверное. Роська их наизусть читает – аж зубы сводит. И щенки воют. Вот интересно, у Роськи это всё от зубов отскакивает, у него зубы не болят? Болят, наверное, вон, у меня и то болят, а от них не отскакивает… А у тебя зубы болят? У меня когда выпадали, болели, а сейчас Юлька говорит – творог надо….
Тимка, ещё вчера отследивший, что все мысли у его нового друга сосредоточены не между ушами, а на кончике языка, вполуха слушал, не пытаясь вклиниться в Прошкин монолог, чем, кажется, сильно его поощрял. Одевшись, приятели сошлись на том, что наглеть всё-таки не стоит, и побросали вчерашние портянки в короб для стирки. И позавчерашние тоже.
Зарядка, на которую собирали всех младших перед завтраком, Кузнечику не то что не понравилась. Нет, ощущения после неё остались правильные: заряд бодрости получился такой, что он готов был бежать куда угодно, прямо сейчас и, что называется, с низкого старта. И упражнения были не очень сложные, хотя делать их правильно и попадать вместе со всеми пока не получалось. Тимке не понравилось, как на каждую ошибку в его сторону криво ухмылялся Сенькин десяток во главе с их командиром, но, слегка поразмыслив, мальчик решил этим не заморачиваться. Про упражнения можно и у Любавы позже спросить – вон она как лихо ногами машет, сразу ясно, для чего порты надеты. А на мнение Сеньки Тимофей решил потихоньку начхать. Во всяком случае, пока, а там видно будет.
После завтрака разогнавшийся было в кузню Тимка был отловлен Веркой, чисто вымыт (даже за ушами) в тазу с подогретой водой. Вопроса «а где мыло?» мама Вера, похоже, просто не поняла, но зато вылила на голову какого-то отвара, отчего вода в тазу начала пениться. С трудом выполоскав из ушей пену, он был насухо вытерт и обряжен в новёхонькие, чуть не хрустящие льняные порты и вышитую красной нитью рубаху. Рубаху принесла и собственноручно надела на Тимку наставница Арина, а дядька Андрей подарил красивый ремень тиснёной кожи. После всего этого безобразия отрок был многократно обверчен и осмотрен со всех сторон, трижды безуспешно причесан довольно грубо, как на Тимку, сделанным гребешком и, наконец, признан годным.
А заодно до Тимофея дошло, как все понимают немого дядьку Андрея. Когда мальчик, сильно смущённый разведенной вокруг него суетой, встретился с наставником взглядом, ища хоть в ком-то точку опоры, тот кивнул, отлепился от косяка двери, на который опирался, и вдруг неуловимо изменился, вытянувшись и выровнявшись, причём абсолютно не напрягаясь при этом. Сила, как будто дремавшая в раненом воине, вдруг выплеснулась и заставила себя уважать. Тимофей и сам непроизвольно вытянулся и даже чуточку, ну, совсем капельку, задрал подбородок, отчего сам себе стал напоминать Сеньку. До высоты подъема носа Любавы он явно не дотягивал, но глянув на наставника ещё раз и получив от него одобрительный кивок, решил остановиться на достигнутом и стойко, даже с некоторым достоинством, переносил Веркины попытки привести в порядок его вихры. А чего их чесать-то? Тимка давно махнул на них рукой и просто перехватывал ремешком.
Сам же обряд крещения, к которому Тимофея, как оказалось, и готовили, был… торжественным, что ли. Нет, он не был пышным. Храм Сварога был куда как богаче, громадное пространство под крышей освещалось несколькими раздуваемыми мехами, а потому сильно гудящими кострами. Языческий храм, что у Горки, вмещал несколько сот человек за раз, чувствовался таинственным и даже немного страшноватым. Обряд же, который проводил отец Симон в часовне, был домашним, уютным, и ещё в нём было небо. Как этого добился священник, Тимка так и не понял, но когда он, после всех непонятных действий, оказался на крыльце, именно это чувство его накрыло с головой – бескрайнее, чистое, без единого облачка небо над головой и золотое солнышко в вышине.
«Это место должно быть красивым, только как принести кусочек неба внутрь?»
Тимка широко улыбнулся, чем вызвал уже знакомую процедуру радостного обкручивания, обхлопывания, обнимания и облапывания. На общем фоне запомнился только Любавин поцелуй в щёку, который заставил мальчишку густо покраснеть, и доброжелательное взъерошивание волос наставником Андреем. Спокойным, но уверенным движением Кузнечик был отобран у хлюпающей носом Верки и лёгким подзатыльником отправлен дальше. Сразу видно понимающего человека.
– На сегодня свободен, – перевела Арина смысл жеста Немого. – Дел для тебя нет, так что можешь отправляться к друзьям… и занять их чем-нибудь, пока мы гостей домой отправим.
Чем занять добрый десяток друзей на день своих крестин, Тимофей знал точно. Сразу после отбытия рожениц, священника и сопровождавшего их Ведениного десятка поднялся ветер. Тимка послюнявил палец и поднял его над головой. Оценив силу и направление ветра, солидно кивнул – то, что надо: запускать можно с незастроенной части острова, что за стеной. Змей получился довольно угрожающих размеров, но в сложенном состоянии, со снятой распорной планкой, на которой установили трещотку, выглядел вполне мирно, скромно прикидываясь свёртком из планок и бычьего пузыря.
– Ну что, идём запускать? – спросил Кузнечик. – Закрывай склады.
